одну из дыр. Поэтому ты, Дерроу, дашь нам крюк и укажешь место и время дыры, и если наша девушка увидит нашу пустую одежду – ты ведь понимаешь, она может быть и в сотне ярдов от этого места, на дереве или в окне, поэтому ты никогда ее не найдешь, – только после этого наш волосатый человек получит послание и отправится к Дерроу.

Дойль попытался его прервать.

– Но, Беннер, – сказал он, – ты забыл, что Дерроу намерен убить и Дойля тоже. Я не могу к нему приближаться.

– За тобой никто не следит, Брендан, – сказал Беннер спокойно. – Во-первых, потому, что все думают, что я убил тебя. Во-вторых, они помнят круглолицего, здорового парня, который толкал речь о Кольридже. Ты когда последний раз смотрелся в зеркало? Ты изнурен и бледен, как мертвец, просто пугало какое-то... и у тебя порядком прибавилось морщин... Достаточно? Или мне продолжить? Ладно. Это еще не все. Теперь ты окончательно лыс. И в завершение – твое ухо. Кстати, как ты это сделал? Откровенно говоря, ты выглядишь на двадцать лет старше. Никому и в голову не придет, увидев тебя такого, сказать: «Ага, да это же Брендан Дойль!» А потому тебе нечего беспокоиться. Ты просто-напросто войдешь в салон эпиляции и скажешь что-нибудь вроде: «Эй, вы! Мой друг весь оброс шерстью. Мне надо поговорить с шефом». И затем, когда ты увидишь Дерроу, все пойдет как надо. Тут ты сможешь признаться, что ты – Дойль. Дерроу тебе ничего не сделает. Он не рискнет прервать единственную связь с этим волосатым человеком, слишком уж он ему нужен.

Дойль задумчиво кивнул:

– Это совсем не так плохо, Беннер. Несколько запутанно, но не плохо.

Дойль был вполне уверен, что знает, что на самом деле Дерроу пытается сделать. И между прочим, он почти наверняка знал и о том, почему у старика оказался экземпляр «Дневника лорда Робба». Это все его рак, сказал себе Дойль. Ему не удалось излечиться обычными способами. И поскольку ему удалось найти доступ к путешествиям во времени, он тем самым получил доступ и к человеку, который может менять тела. Потому-то у него и были записки лорда Робба – потому что это связано с единственным упоминанием времени, места и обстоятельств появления Джо – Песьей Морды в 1811 году. Неплохая информация для совершения сделки.

– Черт побери, Брендан! Ты меня слушаешь?

– Извини, что?

– Послушай – это важно. Сегодня вторник. Как насчет того, чтобы встретиться у «Джонатана» в Биржевом переулке, сразу за банком? Хорошо, давай встретимся там в полдень, в субботу. К этому времени я смогу устроить это дельце с письмом, девушкой и волосатым человеком, и ты сможешь пойти повидаться с Дерроу. Договорились?

– Каким образом я смогу протянуть до субботы? Я ведь потерял работу из-за того, что ты пытался меня пристрелить.

– О, извини. Вот. – Беннер залез в карман и бросил на стол пять скомканных пятифунтовых банкнот. – Этого хватит?

– Должно хватить. – Дойль сгреб банкноты в собственный карман и поднялся на ноги. Беннер протянул руку, но Дойль решил ограничиться улыбкой. – Нет, Беннер. Я заключил с тобой соглашение, но я не пожму руки тому, кто пытался убить старого друга.

Беннер убрал руку и беспечно улыбнулся:

– Скажешь то же самое, после того как сам, оказавшись в столь же безвыходной ситуации, поступишь по-другому. Вот тогда я, может быть, и устыжусь. Увидимся в субботу.

– Хорошо. – Дойль направился к выходу, но потом вернулся и сказал: – Это превосходная сигара. Где ты ее взял? Я как-то поинтересовался, какие сигары были в 1810 году, и вот теперь я могу сам попробовать.

– Извини, Брендан. Это «упман», свернутая в 1983 году. Я позаимствовал ящик у Дерроу, перед тем как его покинуть.

– Ах, ну да... – Дойль пошел к двери и вышел на улицу.

Взошла луна, и тени бегущих облаков скользили по фасадам домов, как крадущиеся призраки. Дойль заметил сгорбленного нищего, который подобрал с мостовой окурок сигары.

Дойль подошел к нему.

– Вот, – сказал он, протягивая собственную горящую сигару. – Брось ты этот мусор. Возьми упманскую сигару.

Старик озадаченно на него посмотрел.

– Уп... что?

Слишком усталый, чтобы объяснять, Дойль поспешил уйти.

Чувствуя себя достаточно хорошо для того, чтобы доставить себе удовольствие, Дойль снял комнату в Хоспитабл-сквайрс на Пэнкрас-лейн, так как все источники сообщали, что именно здесь останавливался Вильям Эшблес первые недели по приезде в Лондон. Хотя Дойля и удивил несколько тот факт, что хозяин меблированных комнат никогда не слышал об Эшблесе и не сдавал комнату высокому блондину с бородой или без, – теперь это было не так уж важно. Теперь для Дойля то, что связано с Беннером, неизмеримо важнее необъяснимого отсутствия Эшблеса.

Следующие три дня он просто отдыхал. Что касается его кашля, то видимого ухудшения не наблюдалось, даже вроде бы стало немного лучше, да и лихорадка, изводившая его уже две недели, отступила благодаря пряной рыбной похлебке Казиака и пиву. Из опасения столкнуться с людьми Хорребина или Дерроу он не отходил далеко от дома. Он обнаружил, что с узкого балкончика у его окна можно без труда выбраться на крышу, где на плоской поверхности между двумя колпаками дымовых труб он нашел стул – побелевший и растрескавшийся за многие годы. Здесь он и коротал долгие сумерки, смотрел вниз на спускающиеся уступами к реке Фиш-стрит и Темз-стрит, на реку, окутанную туманом, на лодки, безмятежно плывущие по течению. Он обычно брал с собой табак, трутницу, кусок трута и кремень, клал все это на кирпичный уступ трубы слева, а рядом ставил жбан холодного пива, устраивался поудобнее, чтобы все было под рукой, и то попыхивал трубкой, то отпивал глоток пива из глиняной кружки. Он любил подолгу смотреть на почти византийскую путаницу крыш и башен, на парящий над всем этим купол собора святого Павла и неторопливо размышлять с приятной отрешенностью человека, от которого не требуется немедленное принятие решения. Действительно, ведь все очень просто – достаточно не встречаться с Беннером и вместо этого прожить свою жизнь в этой половине века, во времени, когда жили Наполеон, Веллингтон, Гете и Байрон.

Трехдневный отдых был отмечен только одним неприятным событием. В четверг утром, когда Дойль возвращался домой после посещения книготорговца, к нему приблизился ужасно изувеченный старик. Он как-то странно размахивал руками, похожими на коряги – как будто плыл. Лысая голова высовывалась из ворота древнего одеяния, как поганка на компостной куче. Похоже, когда-то старик был страшно изувечен – его нос, левый глаз и челюсть были искорежены и глубоко вдавлены внутрь. Когда эта старая развалина остановилась перед Дойлем, он уже почти залез в карман, но это существо не просило милостыню.

– Вы, сэр, – прокудахтал старик, – выглядите как человек, который хотел бы вернуться домой. И я думаю, – он сощурил глаз, – ваш дом находится там, куда не укажешь пальцем, хе-хе...

Дойля охватила паника, он огляделся по сторонам, но нигде не заметил сообщников старика. Может быть, это всего лишь сумасшедший бродяга и Дойлю просто почудилось, что невнятное бормотание имеет отношение к его собственной ситуации? Вполне возможно, что старик говорил о небесах или о чем-нибудь в этом роде.

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Дойль.

– Кхе, кхе! Ты, наверно, думаешь, что доктор Ромени – единственный, кто знает, где откроются Врата Анубиса и когда? Подумай как следует! Я знаю их, и это как раз те, куда я могу взять тебя сегодня, дуралей! – Он захихикал – ужасно неприятный звук, как будто костяные шары скатываются по металлическим ступеням. – Это как раз на той стороне реки. Хочешь посмотреть?

Дойль совсем растерялся. Может быть, этот человек действительно знает, где дыра? Во всяком случае, он определенно знает, что таковая существует. И предполагается, что дыры должны часто открываться вокруг «сейчас», и вполне правдоподобно, что одна из дыр откроется в Суррейсайде. «Боже, что, если я смогу оказаться дома сегодня! Но это будет означать, что я бросил в беде Беннера... но этот ублюдок не