сгусток тумана. За спиной Наполеона полыхал огонь, охватывающий всю «бескровную» часть картины. Серый плащ императора и его треуголка просвечивали в крови и пламени, так что казалось, Бонапарт стоит по горло в багряном пузыристом омуте.
– Я назвал эту картину «Император в аду».
Кернёв мотнул головой, отводя глаза.
– Да, очень впечатляет.
– Рад, что вы поняли. А кровь… Вся эта традиция. Я действительно получил в наследство пузырёк, который вы ищете, – он нажал на кнопку, картина чуть отъехала в сторону, открывая дверцу сейфа, – от отца, а тот от деда и так далее, – живописец забегал пальцами по клавишам цифрового кода. – Я хранил его до сего дня. Почему хранил – даже не берусь сказать. Потому ли, что у нас в роду ценят традиции, а может, потому, что, глядя на эту побуревшую корку на стекле, мне было отрадно думать, что этот мерзавец тоже страдал.
– И вот теперь приходите вы. – Художник вытащил склянку и, глядя на нее, прошёл мимо Андрея к приоткрытому окну. – Не знаю, зачем вам нужна эта кровь, какую чёрную мессу вы задумали служить. Будете ли вы проклинать Наполеона на вашем Бородинском поле или же благословлять этим сосудом новых безумцев, жаждущих власти над миром, но я не хочу в этом участвовать. Конечно, мне ничего не стоит отказать вам. Но следом придёт ещё кто-нибудь. А может, и не придёт вовсе, а влезет ночью, готовый убить и ограбить… Моя семья достаточно пострадала от гордыни проклятого корсиканца. И я, Артемиз де Мондидье, в чьих жилах течёт кровь великого Гуго де Пайена, сира де Мондидье, не желаю продолжать нелепый фарс! Моё творчество не должно подвергаться опасности из-за всяких нелепых бредней. Этому следует положить конец!
Он распахнул окно и швырнул стекляшку на камни двора.
Весь обратный пусть в гостиницу Кернёв молчал, оглушённый.
– Кернило, – заговорил друг детства, въезжая на парковку отеля, – я так понимаю, что вдохновенное творчество Артемиза Ангерановича произвело на тебя такое неизгладимое впечатление, что ты не хочешь даже обсудить наши дальнейшие планы?
– Какие тут могут быть планы? – едва слышно выдавил Кернёв.
– Ну как, вылетаем ли мы на встречу с доком Шнайдером прямо сегодня или до отлёта посещаем достопримечательности Мельбурна?
– Ты издеваешься?
– Ни в малейшей степени. – Он покачал головой, доставая из кармана сосуд с засохшей кровью. – Месье де Мондидье уступил нам своё имущество добровольно и бесплатно.
– Но я же слышал звон!
– Ну да, я как увидел летящий по небу артефакт, так бутылку с колой и уронил. Зато эту поймал.
– Да ты!.. Да ты!..
– Ну, всё, сейчас опять посыплются обвинения в манипуляторстве, в том, что я всё подстроил, буквально художника уговорил нанести удар по твоему утончённому ранимому сознанию. Результат налицо – ну и слава богу.
– Но как ты догадался?
– Честно говоря, это была не догадка, а предположение. – Кожан припарковал машину и открыл дверцу. – Сам посуди, вариантов немного. Либо художник тебе откажет, либо не откажет, но это в случае, если мы имеем дело с нормальным, вменяемым человеком. Художники к этой категории не относятся. Они это… аффектированные личности, мозги у них априори набекрень. Поэтому у него может появиться ещё один вариант действий. Он захочет уничтожить реликвию. Вопрос – как? Уничтожить тоже можно по- разному. Нормальный человек, недолго думая, перечислит десяток распространённых в быту, но совершенно неэффектных способов, но в этих-то мозгах сплошная достоевщина. Помнишь, там ещё одна мадемуазель печку деньгами топила.
– Да, Настасья Филипповна в «Идиоте».
– Не важно, хоть в «Умнике». Нас интересует образ мышления. Кидать флакон в камин не по погоде, а стало быть, что? Правильно. Открытое настежь окно, тоже очень картинно, а художники мыслят образами. Вот ты, мой друг, в душе, наверное, тоже художник. А по делу, так разбитая бутылка с засохшей кровью императора нам, в принципе, тоже вполне бы подошла. На, держи! – Он протянул Кернёву драгоценный сосуд. – Но, признаю, с целым иметь дело приятнее. Так что успокойся, и давай решать, летим мы сегодня или всё же поглядим Мельбурн. Я, кстати, думаю, что Ольга склонится ко второму варианту.
Ольга красила ногти. После многочасового перелёта из Москвы в Мельбурн, который язвительный Кожан назвал «скачкой блохи по глобусу», день, проведённый здесь, на берегу Тихого океана, казался ей слишком коротким отдыхом для того, чтобы пускаться в обратный путь. Она была недовольна и потому молчалива. Лишь изредка, едва ли не клещами, из неё удавалось вытянуть едкую фразу, что не иначе как пантеон богов пополнился новыми персонажами – богом Упёртости и богом Самоуверенности.
– Оль, ну чё ты завелась? – благожелательно улыбаясь, пытался урезонить её Кожан, пропуская мимо ушей очередную гневную тираду жены друга. – Всё учтено могучим ураганом. Ты себе нафантазировала страхов и ужасов и теперь шугаешься от них, как параноик от собственной тени.
– Это ты меня считаешь сумасшедшей?! – взвилась Ольга. – Это я ничего не понимаю, ну, прямо от сохи! Смычка хутора с Олимпом! Ну, барин, ты уж прости девку глупую, что я об пол головой не стучу при вашем приближении. Кто вам ещё правду скажет?! Уж не обессудьте, если она глаза колет.
– Не надо так, Олюшка, – пытался урезонить супругу Андрей.
– Да нет, чего там, пусть доктор расскажет о садистских наклонностях правды…
– Перестаньте вы оба, – нахмурился Кернёв. – В конце концов, вспомните, что Наполеон был не только императором и полководцем. Он был человеком. Неплохим, между прочим, человеком. Жену любил, сына обожал.
– Сыновей, – поправил Кожухов. – И жён. И не всегда своих.
– Отстань ты со своими шутками! Да, он был человек, и ничто человеческое ему не было чуждо. Но если сейчас начать вспоминать примеры его доброты, великодушия, его мудрости…
– То, если решили лететь сегодня, на самолет мы опоздаем, как пить дать, – не удержался от комментария Дмитрий. – Ты, кстати, не забудь флакон из сейфа достать.
– Не забуду. – Андрей открыл железную дверцу и переставил драгоценную реликвию на стол. – Оль, будь другом, упакуй, пожалуйста, поаккуратней, потом в коробку уложим.
Женщина недовольно фыркнула.
– Ну ладно, хорошо, я сам упакую.
В этот миг колокольный звон, отгоняющий злых духов от телефона Кожухова, недвусмысленно возвестил о вызове.
– У аппарата, – отозвался Дмитрий. – Да, сейчас приду. Не скучайте тут, не передеритесь, я на ресепшен схожу, кое-что улажу и вернусь. Адиос, мои дорогие амигос.
Он вышел, как всегда ступая пружинисто и мягко, словно тигр, вышедший на охоту.
– Балабол, – недовольно проворчала Кернёва.
– Ну, зачем ты так? Ты же знаешь, мы для него практически семья.
Доктор Оля с чувством сказала «пффф», отвернулась и стала аккуратно раскрашивать ноготь.
Андрей немного постоял, вздохнул и начал укладывать вещи.
В дверь постучали.
– О, вот и Кожан. – Кернёв отвлекся от чемодана, провёл карточкой по электронному замку и буквально влетел в коридор, отделяющий вход от комнаты. За ним уверенным хозяйским шагом вошел начальник службы безопасности концерна. За спиной ретивого помощника стояли Питон и пара здоровенных детинушек-телохранителей, заслонивших собой весь проход.
– Добрый день, Андрей Павлович, – поздоровался Большой Босс. – Не возражаете, если я войду?
– Возражаю.
– Это вы зря.
Начальник службы безопасности лёгким движением втолкнул Кернёва в комнату, давая дорогу Большому Боссу.
