Кожан остановил арендованную «Мазду» у высокой кованой ограды коттеджа. Расположенный в глубине запущенного английского парка дом с башенкой был выстроен в чопорном викторианском стиле, должно быть, как раз во времена Золотой лихорадки в Австралии. Сейчас он принадлежал известному художнику Артемизу де Мондидье, чьи изысканные пейзажи и полные чувственности женские портреты снискали ему славу австралийского Мане. Здесь, в Мельбурне, он жил затворником, выделяя раз в неделю три часа для тех, кто желал приобрести его полотна. Подойдя к переговорному устройству на калитке, ведущей в парк, Андрей нажал кнопку:

– Мистер Кернёв к господину де Мондидье. Назначено.

Замок тихо загудел, отодвигая ряд скрытых засовов. Калитка отворилась.

– Ничё так мужик обустроился, – отхлебывая из бутылки колу и глядя по сторонам, подытожил Кожан. – Я тут, пожалуй, воздухом подышу, по саду погуляю, так сказать, приобщусь к творческой атмосфере, а ты уж сам убеди маэстро, что сдавать кровь – это не страшно. Вон, на втором этаже, в башне, видишь окно приоткрытое – это как раз его кабинет.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, я тут навёл кое-какие справки. Или ты думаешь, что я бездельничал все те полдня, что мы в Мельбурне?

– Тогда, может, со мной пойдёшь, раз ты у нас ходячий путеводитель?

– Не, лучше тут останусь. Во-первых, если я буду маячить у тебя за спиной, нас опять примут за русскую мафию. Ты один вон умудрился Шнайдера напугать. А во-вторых, ты вдохни. Какое благорастворение воздухов, аромат магнолий и океана!

– «Магнолия» – это отель, в котором мы остановились, а так ею здесь не пахнет.

– Да по барабану. С моим рихтованным носом пахнет только нашатырный спирт, остальное благоухает.

Андрей подошёл к двери, вышколенный мажордом впустил его, поклонившись и поглядев искоса на широкоплечую фигуру Кожана.

– Сэр?

– Несомненно! А ты что подумал?

Мажордом безмолвствовал, в резиденцию его хозяина частенько приходили заказчики в сопровождении телохранителей, но ведь не всякого пса следует пускать в дом.

Артемиз де Мондидье сидел в глубоком кресле, покрытом шкурой белого медведя, и курил длинную сигару, стряхивая пепел в пустой бокал для мартини.

– Вы мистер Кернёв из Москвы, – вставая и протягивая посетителю тонкую аристократическую руку, произнёс живописец.

Рукопожатие было на удивление крепким, впрочем, висящие на стене рапиры намекали, что потомок наполеоновского адъютанта хорошо владеет не только красками и кистью.

– Именно так.

– Вы писали, что желаете обсудить со мной некое приобретение.

– Всё верно.

– Итак, что бы вы хотели? Пейзаж или портрет? Может быть, вы намерены заказать собственный портрет или чей-нибудь из родных и близких? Но тут должен вас предупредить: очередь уже на три года вперёд.

– Я хотел бы обсудить несколько иное приобретение.

– Вот как? – брови на удлинённом холеном лице художника приподнялись. – Что же тогда? Мой дом? Или же мой мозг после смерти? Ничего этого я не продаю.

– Ну что вы, ваш мозг пусть служит хозяину ещё долгие годы.

Мондидье усмехнулся:

– Тогда чем могу быть полезен?

– Мне стало известно, что у вас находится небольшой сосуд со следами высохшей крови Наполеона Бонапарта.

– Интересно узнать, откуда вам сие известно?

– Из мемуаров вашего деда. Вы его единственный внук. В той части воспоминаний, где вскользь описывается история древнего рода Мондидье, он упоминает полковника Франсуа де Мондидье, спасшего жизнь будущему императору французов на Аркольском мосту. С тех пор пузырёк с кровью передавался старшему в роду. Ваш отец его не продавал, я проверил.

– Вы даже проверили, – вновь усмехнулся Артемиз и произнёс голосом, не предвещавшим ничего хорошего: – Могу я предложить вам мартини?

– Нет, спасибо.

– А зря. Но откуда вы знаете, что кровь здесь, а не во Франции, или же не была безвозвратно утеряна во время гитлеровской оккупации?

– Ваш дед упоминал, что, опасаясь бедствий Первой мировой войны, от греха подальше переправил сосуд из своего имения в дом жены. Правда, он забыл упомянуть её имя, но мне не составило труда установить, кто была эта почтенная женщина и что жила она именно в этом замечательном особняке, как и её отец, и, полагаю, дед – губернатор провинции Виктория, лорд Грэнхилл.

– Браво! Браво! Вы провели серьёзную работу. Что ж, искомый сосуд действительно находится у меня.

– Я бы очень хотел приобрести его. Назовите вашу цену.

– Цена… – Артемиз де Мондидье плеснул мартини в один из стоявших перед ним бокалов и, чуть пригубив, вернул на стол. – Вы хорошо изучили историю моей семьи.

– Насколько это было возможно.

– Тогда, должно быть, знаете, что произошло после воспетого легендами подвига моего предка?

– Что вы имеете в виду?

– Как он закончил свой боевой путь?

– К сожалению, я не нашел об этом никаких сведений.

– Действительно, моя родня сего факта не любила вспоминать, а историкам как-то не было дела до такой мелочи. Иное дело подвиг, да ещё и бок о бок с самим императором… Оговорюсь сразу: мой предок не воевал в России. Он оставался в Испании в одной небольшой крепости, запирающей перевал через Пиренеи. Службу нёс честно и отважно, в роду Мондидье ещё с эпохи крестовых походов все служили честно и отважно. Вплоть до 1813 года крепость оставалась неприступной. А потом, когда самовлюблённый корсиканец сбежал от русских морозов, да-да, именно сбежал, этот коротышка всегда убегал без оглядки, оставляя на растерзание врагам своих генералов, едва лишь чувствовал, что враги припекают его толстые окорока – и в Египте, и в Испании, и там, у вас…

Но я отвлёкся. Как только он примчался в Париж, начал собирать новую армию, и очень скоро в распоряжении моего доблестного предка вместо восьмисот солдат и двух десятков пушек осталось всего двадцать человек и одно старенькое орудие. Конечно же, столь дивный военный манёвр не мог остаться незамеченным. В первую же ночь гверильясы[44] напали на беззащитную крепость, перебили остатки гарнизона, захватив в плен полковника Франсуа де Мондидье. Вы, должно быть, знаете, как испанцы поступали с пленными, особенно с пленными офицерами? Моего прапрадеда, дважды раненного в ту ночь, запрягли в повозку с военными трофеями и, погоняя кнутами, заставили тащить её в гору, а потом на месте, под молитвенное завывание тамошнего падре, возглавлявшего, кстати, отряд, с него сняли кожу живьём и бросили на корм зверью. Так и закончил свои дни великий герой, спасший Наполеона. Э вуаля!

Андрей молчал. Увидев это, Артемиз встал с кресла, подошёл к стене и отдёрнул занавес из чёрного шелка.

– Вот, поглядите. Когда мне становится тоскливо, я всегда смотрю на это полотно. Я писал его без малого семь лет и считаю, что это лучшее из моих творений.

Кернёв поглядел и вздрогнул. Холст был словно залит кровью. Она стояла, как река в паводке, и, казалось, вот-вот начнёт литься на пол из рамы. Посреди этого алого потока, отливая синеватой кожей, глядело мертвенно-бледное лицо Бонапарта. Глаза монстра неотступно следовали за зрителем, упорно, не отрывая взгляда. Зрачки были пусты, точно он смотрел, не видя, сквозь человека, как сквозь белёсый