угодно…[22]
– Двести?! – грозно, но при этом с некоторым трепетом в голосе справляется продавщица. В глазах этой тетки, бальзаковского, как принято говорить, возраста явственно читается: «Куда тебе, малявка? Ты и десятка-то зараз не сожрешь!» И ведь она права, что характерно. По крайней мере, выбранный мною для похода в магазин облик недвусмысленно на то намекает.
– Нет! – жизнерадостно мотаю «хвостиками» я. И, на всякий случай, уточняю: – И не двадцать. Просто – две.
Судя по всему, с чувством юмора у тетки явные нелады. Ее глаза под тяжелыми, набрякшими веками напоминают яростным выражением даже не о свинье уже, а ее брате, лесном кабане.
– Вы что, девушка, издеваетесь?! – взрыкивает она.
Язык мой – враг мой. Так, кажется, говорят? Однако noblesse oblige[23] . Раз уж заявилась в магазин с глупым названием «Добронравов и дед» под видом оторвы двадцати с небольшим лет, нужно соответствовать.
– Если бы издевалась, то попросила бы порезать. Но это я и сама могу.
Тетка всплескивает руками.
– Валь! А Валь! – зычно выкрикивает она куда-то в глубину магазина, из которой доносится ужас какое привязчивое: «А я все летала…»
Распахнувшаяся дверь подсобки разом делает слова хита куда громче.
– Чего голосишь, Зоя Пална? – вытирая губы носовым платком не первой свежести, интересуется вторая продавщица, вдвое моложе коллеги, и профессионально улыбается мне: – Добрый день!
– Здравствуйте, – вежливо отвечаю я, мысленно делая заметку: «У этой Вали взгляд такой… в общем, ежели к кому из них выдастся спиной поворачиваться, так я еще крепко подумаю…» Кстати, на бэйдже, прикрепленном к форменному фартуку Вали, крупно выведено – «Анна». Весна, обострения, раздвоения личности…
– И что у нас тут за крики? – Продавщице явно не терпится вернуться в подсобку, к остывающему борщу. Почему именно борщу? Да пятно у нее на фартуке слишком уж характерное…
– Вот! – торжествующе провозглашает коллега, простирая в мою сторону могучую белую руку. Вся ее поза словно говорит: «До-ка-ти-лись!»
Валя-Анна еще раз подвергает мою скромную персону внимательному анализу темно-карих буравчиков, густо «замаскированных» совершенно не идущими ей тенями и дрянной комковатой тушью. Я, как умею искренне и подкупающе (а умею я еще как!), улыбаюсь.
– Что хотели, девушка? – с неподражаемыми профессиональными интонациями справляется продавщица. Против ожидания, предъявить документы она не требует.
– Сосисок! – радостно ответствую я. – Молочных!
Теперь столь же внимательному анализу подвергается сначала застекленный прилавок-витрина, а потом и чрево большого двухдверного холодильника. Не знаю, как в оном, а на прилавке «молочных» килограмма три.
Видимо, сделав аналогичные коллегиным выводы относительно моей способности поглощать сосиски и аналогичные моим – насчет весеннего обострения, но уже у коллеги, продавщица тяжело вздыхает:
– Сколько? А ты иди, Зоя Пална, посиди, чайку попей. Я обслужу.
– Две.
Валя-Анна берет паузу. По ее прошествии она с легким нажимом констатирует:
– Сосиски хорошие. Свежие. Утром привезли.
– Нисколько не сомневаюсь! – киваю я. Где-то на задворках моего сознания растет и крепнет уверенность в абсолютной ненормальности всего происходящего. Лет двадцать назад, скажем, можно было и не такое услышать. Но только не в нынешние времена, протекающие под лозунгом: «Любую придурь за ваши деньги!»
«Сейчас тетки превратятся в огнедышащих драконов, – мелькает идиотская мысль. – А потом явится рыцарь-спаситель с двумя молочными сосисками наперевес…»
– Валентина! Ты че к человеку до… копалась? – раздается от входной двери зычное. Оказывается, там уже какое-то время стоит, прислушиваясь к нашей перепалке, некий субъект условно мужского пола, выбритый чуть сильнее, чем пьяный. М-да, измельчали нынче рыцари…
– Тебя не спросила! – кажется, даже с некоторым облегчением переключается на моего заступника продавщица. – Уже залил глаза с утра пораньше, алкаш!
– Цыц! – Мужичонка комично хмурится и рубит кистью воздух, точно казак шашкой. – У девки, может, денег нету! Может, она это… студентка, во!
В глазах продавщиц мелькает понимание, а губы складываются в покровительно-участливые гримасы, фальшивые, как китайский «Адидас». «Ну, признайся! – с почти материнской нежностью и заботой увещевают меня эти глаза. – Мы поймем и простим». Увы, ни в чем признаваться я не собираюсь, зато изрядно выхожу из себя. Во-первых, на улице меня ждут. Во-вторых, этот глупый цирк как-то чересчур затянулся, хотя я, конечно, сама виновата. Как бы то ни было, следует закругляться.
Я достаю из сумки кошелек и демонстрирую его содержимое – вполне себе пухлую стопку купюр разных стран и разного достоинства – сначала теткам, а затем, сама не зная почему, и «рыцарю». После чего одергиваю неведомо как оказавшуюся на мне гимнастерку с малиновыми петлицами, перетянутую вытертыми ремнями портупеи, и суровым голосом чеканю:
– Товарищ продавщица! Завесьте. Мне. Две. «Молочные». Сосиски. Пожалуйста. Иначе нам с товарищами придется зайти сюда еще раз. – И я оч-чень внимательно смотрю на Валю-Анну фирменным тяжелым взглядом, который специально тренировала много лет назад. Та, ойкнув, падает в обморок, почему-то – с резким металлическим лязгом. И лишь после этого я открываю глаза.
Привидится же такое, думала я, выбираясь из маршрутки, остановившейся на конечной. Впрочем, сон в руку, а уж мой-то – тем паче…
– Слушаю вас! – приветливо улыбнулась мне милая девушка за прилавком колбасного отдела близлежащего «Перекрестка». Судя по бэйджу, звали ее Изабелла, и это меня бесконечно устраивало.
– Пару «Молочных» сосисок, пожалуйста, – попросила я. А потом неожиданно добавила: – И, если можно, порежьте их помельче…
Выйдя из магазина, я торопливо прошла метров сто вниз по улице, после чего, оказавшись на перекрестке, рванула через дорогу (на красный, благо машин было совсем немного) и запрыгнула в маршрутку, как раз отъезжающую обратно в сторону метро «Новогиреево».
Плюхнувшись на сиденье и вставив в уши горошинки наушников плеера, я врубила случайное радио. «А я все летала!» – томно сообщили знакомые голоса. Судьба, значит…
– Но я так и знала! – против воли, подпевала я, вновь окунувшись в образ беззаботной девчонки. Настроение вновь было отличное. Я действительно знала, что пакета с нарезанными сосисками в кармане моей куртки уже нет. Я его потеряла. И не где-нибудь, а как раз у четвертого подъезда дома № 10 по улице Новокосинской. Рядом с лавочкой, под которой сидел, забившись под газету, бездомный белый котенок с черным пятном на спинке. Тот самый, который хотел есть так сильно, что его беззвучный крик я услышала через полгорода.
Когда город пересекает 427-летний рубеж, кроме обычных жителей, в нем появляются и не совсем обычные. Не будем сейчас вдаваться в подробности: откуда появляются, и почему именно после этой даты. Что по мне, то она ничуть не хуже круглых, хотя люди всегда испытывали склонность именно к последним. Наверное, им так проще. А насчет всего прочего – нас много, и мы весьма разные. Есть белые, они помогают всем. Есть черные, они тоже помогают всем, но только один раз. А я – с пятнышком, как тот котенок. Я ничего не требую за свою помощь. Но и помогаю только тем, кто в этом очень нуждается и кому хочу помочь сама.
Если угодно, можете называть меня урбанидой, хотя сама я предпочитаю «потеряшку». Во-первых, не так официально, а во-вторых, более узко и конкретно. Почему? Да потому что моя работа… или призвание, это уж кому как больше нравится, – исправлять ошибки судьбы, теряя… – да-да, вы не ослышались! – самые разные вещи. В любую погоду. В любом районе Москвы, и хорошо, что пока в пригород не тянет. С другой стороны, давно ли мой город можно было пересечь по диагонали за пару часов? Кажется, это было еще
