– Что это она! Иначе Ольга Глебовна сегодня не стала бы… Чтобы моя мать больше не убивала, убить нужно ее. И это должен сделать я… Вы ведь все об этом думаете, ну так скажите! А дальше я как-нибудь сам. Мне нужно…

Ему было нужно, чтобы его встряхнули, дали водки и чего-то горячего. Шульцов не справился бы, но полковник насмотрелся и на вдовцов, и на мстителей. Гена подчинился, а потом вмешался благословенный телефон.

– Это моя дочь привезла котов, – мягко объяснил историк. – Геннадий, я буду вам крайне признателен, если вы поможете нам их вселить. Аркадий Филиппович не годится, от него пахнет собакой, а здесь нужна мужская хватка.

Когда пятью минутами позже Шульцов отдирал от дочерней куртки нечто рычащее, рыжее и, на первый взгляд, напрочь лишенное ушей, он понял, что не соврал ни на йоту.

Санкт-Петербург. 15 марта 20** года

Анна Михайловна Спадникова, в девичестве Мочалкина, была рождена для служения. Рухни к ногам тридцатисемилетней учительницы нефтяной шейх, вор в законе или начинающий олигарх, он был бы отвергнут. Анна снимала угол, перебивалась с чая на макароны, штопала колготки и ходила в облезлой шапке из зверя, некогда обозначенного на ценнике как «кролик крашеный». При этом Мочалкина не принимала от родителей своих питомцев ничего, кроме цветов. Она была обречена либо на одиночество, либо на принца; судьба послала ей второе в лице шестидесятилетнего академика, которому она принялась служить с тем же рвением, с которым сеяла разумное, доброе, вечное.

Стать достойной Спадникова оказалось непросто, но Анна старалась. Уйдя из школы и получив в свое полное распоряжение немалые деньги, она не ринулась в салоны красоты, а вгрызлась в древнейшую историю, попутно вникая в академическую жизнь с ее интригами и хитросплетениями. Неизвестное начинающая супруга зазубривала, непонятное же раскладывала по привычным педагогическим полочкам, добиваясь при этом устрашающих результатов. Все двадцать с лишним лет Артемий Валерианович для жены являл директора школы, начальника РОНО и великого Сухомлинского в одном лице, теперь осталась лишь третья ипостась, принадлежащая вечности и будущим поколениям. Не щадя сил, вдова служила памяти ученого, но этого было мало – ей не хватало обыденности, мелких, ежедневных дел. Неудивительно, что бьющаяся в заклеенное окно канарейка побудила Анну Михайловну к решительным действиям.

Стремительная разблокировка утепленных профессионалом рам была лишь началом. К счастью, ошалевшая от холода пичужка не только не испугалась, но со всех крыльев кинулась в тепло. Клетки в доме не имелось, но на уроки труда к Мочалкиной не зря с гордостью водили комиссии. За основу была взята одна из застекленных книжных полок. Институтские альманахи временно переехали на стол, стекла были вынуты, в пазы вставлена подошедшая по ширине решетка для плюща, обтянутая противомоскитной сеткой. Дно импровизированной клетки покрыла сберегаемая годами оберточная бумага, ветки кораллов на подставке стали жердочкой, а для поилки подошла лазуритовая гостевая пепельница.

Канарейка оказалась умненькой, а может, она очень хотела пить. Как бы то ни было, сложностей с водворением птицы в отведенное ей место не возникло. Спадникова обозрела дело рук своих и направилась к телефону. Интернет она так и не освоила, зато умудрялась получать нужную информацию в любых инстанциях, до которых дозванивалась. Видимо, даже в самом хамоватом чиновнике живет первоклашка, пасующий перед непререкаемым учительским тоном.

Анна Михайловна последовательно выяснила, чем канареек кормят, какие болезни им грозят и как дать объявление о находке, после чего вызвала на дом специалиста для определения пола, возраста и состояния птички. Во время его визита позвонил Шульцов, но записывающая рекомендации орнитолога Спадникова, при всей своей любви к Олегу, уделить ему времени не смогла.

Определенный специалистом как кенар, питомец ночь пережил хорошо, хотя вдову озаботила чистота вольера. Это могло быть как последствием голодания, так и признаком болезни, но тогда новый жилец не пел бы! Анна Михайловна немного понаблюдала за оседлавшим коралл постояльцем, оделась и отправилась за клеткой. То, что мог предложить магазин, вызывало сомнения, но вмешалась удача. Сама напоминающая птичку старушка мелодично прочирикала, что у нее есть дореволюционная бронзовая клетка.

– Я не умею торговаться, – призналась она. – Боюсь… А пенсия крохотная, и та – в аптеку, как в Неву.

За клеткой можно было идти немедленно, но Анна Михайловна сама всегда поступала так, как требовала от других. Идти к незнакомым людям, никому не сообщив, нельзя, и вдова зашла домой, чтобы оставить на автоответчике неожиданно оказавшийся знакомым адрес. Кенар пел, под ним по-прежнему было чисто. Спадникова открыла шкатулку и отсчитала восемь тысяч. Старушка просила за клетку две, но Анна Михайловна считала, что дореволюционная вещь не должна быть дешевле аналогичного новодела. На часах было без четверти два, до прихода Олега она успевала не только переселить желтого гостя, но и дать о нем объявление в газету.

Со Стасом Шульцов познакомился на вступительных экзаменах, с его родителями – в самом начале первого семестра. Как старшие Гумно-Живицкие нашли первый телефон «Олежека, лучшего друга нашего Славушки», историк не знал, но с тех пор ему звонили. Днем и ночью, в выходные и будни, домой и на работу, а когда настала эра мобильной связи, то и на улицу, в поезд, в экспедицию. Стоило Стасу чихнуть, задержаться, что-то в сердцах брякнуть, и Вилен Монусович под руководством стоящей рядом супруги набирал номер Шульцова, от которого требовалось то «раскрыть Славушке глаза на эту проститутку», то «объяснить всю опасность тропических болезней», то «разоблачить плагиатора, похитившего идею нашего сына». Говорить просто и коротко в этой семье не умел никто, а обрывать старших Олег Евгеньевич не любил, хоть порой и приходилось. Сегодня звонок раздался во время приема.

– Олежек, – начал Вилен Монусович, – вы должны нас понять…

Минуты через три историк понял, что вчера Стас отправился на свидание к очередному предмету высоких чувств и не вернулся, а его телефон до сих пор недоступен. В тех не столь уж частых случаях, когда дамы оставляли его на ночь, пан Брячеслав именно так и поступал. Шульцов покосился на клиента и решительно соврал:

– Я немедленно начну искать Славу. Как только мне будет что-то известно, я позвоню.

– Эта особа живет в Озерках…

– Большое спасибо. Прошу меня извинить.

Сеанс продолжался. Клиенты шли один за другим, потом позвонил Егоров и намекнул, что в определенных научных кругах решение Шульцова развивать концепцию Спадникова и защищать его наследие расценено как акт гражданского мужества. Директор распрощался, и тут же дочка отрапортовала, что рыжий Егор так и сидит под ванной, а полосатая Фатима опрокинула гибискус и разбила горшок, но Машка уже везет землю, и они сейчас все пересадят. О владыках Рима речи больше не заходило, о немедленном пристройстве котов – тоже. Олег Евгеньевич благословил переселение гибискуса, и тут консультанта вытребовала хозяйка. До Стаса руки дошли ближе к вечеру, но абонент по-прежнему был «временно недоступен».

– Представляешь, – как мог весело сообщил Олег Евгеньевич понурой Комаровой, – Стас нашел-таки свое счастье. В Озерках.

– Чушь, – отрезала окутанная дымом Ольга.

– Ты гадала? – Историк упорно продолжал тормошить подругу. – И как там благородный король?

– Алик, не дури. Твой пан при нас сделал стойку на Сашу, она живет в Озерках, влюблена явно в другого, и, судя по тому, что пропала, у нее все наладилось.

– В Озерках, чтоб ты знала, многие живут.

– Стас обхаживал именно Сашу, она мне звонила. Если б помидоры завяли, пан уже нарисовался бы на твоем горизонте. С билетом в Таиланд. Сразу и тихо он не переключается, ты же знаешь… Слушай, оставь меня в покое, а! Я домой хочу.

– Не говори глупостей, – профессорским голосом потребовал Шульцов. – Одна ты ходить не будешь, Наташа уже сходила. Зайдем на полчаса к Спадниковой, и я тебя отвезу.

Перед отходом еще раз набрали Стаса уже с двух телефонов. С тем же результатом.