– Катастрофа была тем более ошеломительной, что судьба, как назло, решила сыграть с нашим героем жестокую шутку. Шварц играл три дня. В первый день он сразу поставил небывало крупную сумму – все деньги, которые смог к тому дню собрать, что-то около пятидесяти тысяч.

Супруг Ольги Андреевны крякнул:

– Лих ваш инженер. Видать, и впрямь крепко поверил в покойницыны пророчества. Что ж, в руку оказался сон?

– Представьте, в руку! – ответил Ледер, вызвав за столом восхищенный шепот. – Выпала тройка, как и было предсказано призраком. Шварц получил деньги и тотчас ушел, не произнеся более ни единого слова – слишком одолевали его в тот момент чувства. Вернувшись на следующий день, он поставил уже удвоившуюся со вчера сумму на семерку.

Ледер опять театрально замолк. Все взгляды были прикованы к нему.

– Семерка выиграла, – торжественно объявил рассказчик.

Дамы заахали. Мужчины усмехнулись – кто иронически, кто недоверчиво.

– Всякие бывают совпадения, – сказал один. – Ну уж третий-то раз точно вышел пшик.

Ледер лукаво прищурился:

– На третий вечер Шварц, как было заказано призраком, ставил на туза. Вокруг стола, за которым шла игра, столпились все присутствующие – все оставили свои занятья, чтобы наблюдать, как Шварц понтирует. Карты ложились на стол в полной тишине.

Тишина воцарилась и в зале. Гости с нетерпением ожидали развязки таинственной истории.

– Направо легла дама, – сказал Ледер. – Налево туз.

– Не может быть! – громко воскликнул Ольги-Андревнин племянник.

Все разразились возгласами, заговорили разом, задвигались. Ледер, однако, многозначительно поднял палец, показывая, что конец рассказу еще не наступил.

– Да не томите же, Михаил Францевич. Что вы, право, растягиваете! – жалобно простонала хозяйка.

Ледер смиренно склонил голову и приступил к завершающей части своего повествования.

– Шварц торжествующе улыбнулся и открыл свою карту, в мыслях уже празднуя победу. «Ваша дама бита», – объявил ему банкомет.

– Как дама?! Откуда ж?

– Нет ничего более жестокого на свете, чем случай, – философски заметил Ледер. – Та же удивительная случайность, которая позволила Шварцу принять свое горячечное видение за откровение свыше и угадать три карты кряду, та же самая случайность заставила его ошибиться. Волнение его перед игрой достигло такой величины, что он обдёрнулся[12]. Вместо желаемого туза вытащена им была из колоды дама.

Слушатели взволнованно загудели. Ледер подождал, пока возбуждение чуть-чуть уляжется, и закончил:

– Такого поворота расстроенное сознание молодого инженера вынести уже не смогло. Мысли его окончательно помутились. Ему показалось, что вместо пиковой дамы, проделавшей с ним столь досадную чехарду, с карты ухмыляется проклятая старуха, нарочно устроившая всю эту каверзу, чтобы посмеяться над ним. Его захлестнуло отчаяние и страх, в котором он с каждой секундой тонул все глубже и глубже. На следующий день его доставили в Обуховскую – в совершенно, как я уже говорил, трагическом состоянии.

– Да зачем же старуха такое устроила? – недоумевающе спросил Ольги-Андревнин племянник.

– Вот уж, право, не приложу ума, – сардонически покривил губы Ледер. – Может статься, призраки скучают на том свете и только и ждут возможности поразвлечься за счет живущих.

Племянник неуверенно засмеялся.

– А все же до чего невероятное приключение! – заметила Ольга Андреевна. – Ведь карты были названы верные. Если бы юноша не ошибся…

– Голубушка моя! – Ледер протестующе взмахнул руками. – Помилуйте! Чрезвычайно опасно полагаться на таинственные секреты и потусторонние подсказки. Простите закоренелого скептика, но я вам прямо скажу: все эти мистические видения – не более чем игры воображения. А в любой игре азарт до добра не доводит – недостаточно вам моего в том ручательства, так возьмите вот хоть Шварцеву историю.

– Но ведь есть все же место и чудесам, – заупрямилась Ольга Андреевна. – Не все же тайны подвластны человеческому осмыслению.

– Нету, нету неподвластного, – хитро усмехнулся Ледер. – Доберется со временем наука до любых чудес. Человеку самому надобно своей судьбой распоряжаться, а не под дудку фантомов плясать…

– А что же теперь Шварц? – полюбопытствовала юная дама с очаровательно вздернутым носиком и россыпью не желавших поддаваться отбеливанию премилых веснушек.

– Ах да! – спохватился Ледер. – Главное-то я и забыл упомянуть. Шварц исцелился полностью. Вчера только выписали его.

– А пожалуй, к картам-то у него вкус отшибло? – ухмыльнулся хозяйкин муж.

– Начисто, – подтвердил Ледер. – Даже разговор об этом предмете вызывает у него неприязнь.

«Свободен», – было первой мыслью Германна (такова на самом деле была фамилия загадочного героя Ледеровой истории, в целях сохранения секретности обозначенного доктором как «Шварц»), когда двери Обуховской больницы закрылись за его спиной. Он зашагал по Фонтанке по направлению к Сенной – сначала медленно, затем все быстрее. На его лице было спокойствие, под глазами лежали легкие тени. Он не оглядывался по сторонам и не щурился на солнце, как можно было бы ожидать от человека, впервые за долгое время оказавшегося на городских улицах, – напротив, шел устремленно и размеренно, будто следуя ежедневному маршруту. Казалось, он отлично знает, куда направляется, а между тем, говоря откровенно, идти ему было решительно некуда.

Прежняя жизнь его лежала в руинах: небольшое состояние обратилось в прах; с военной службы он был естественным порядком уволен по здоровью; друзей или родственников, могущих проявить участие, не имел. За два года пребывания в больнице к нему не явилось ни одного посетителя.

Надо было каким-то образом пытаться подобрать и склеить осколки – но он не имел никакого понятия, с чего начать и за что браться. За исключением скромной суммы, выданной на первоначальное обустройство заботливым Ледером, средствами к существованию Германн не располагал. Впрочем, его это волновало до нелепого мало.

Доктор был прав: пациент исцелился. «В основе любой меланхолии лежит страх», – уверял всезнающий медик, и страха в Германне не было больше ни перед чем. Это место заняло другое, не менее сильное чувство: жгучая, разъедающая душу жажда отплаты. Этого Ледер о нем не знал. Впрочем, Ледер многого о нем не знал, а то бы, может статься, не поспешил выписывать так скоро…

Германн бродил по городу до самого вечера, все так же печатая шаг и не глядя по сторонам. Не ощущалось им ни усталости, ни голода, словно физические потребности тела отступили, повинуясь приказу духа. В конце концов ноги сами принесли Германна на Ново-Исаакиевскую, к дому его погубительницы, покойной графини ***. Особняк имел нежилой вид, окна были темны, портьеры задернуты. Молодой человек поднял голову. На мгновение ему почудилось, будто угол портьеры пошевелился – но нет, то была лишь игра теней.

Германн сложил на груди руки. Легкое сходство с Наполеоном, которое его отмечало, в этот момент усилилось. В глазах же, если бы нашлось о ту пору кому в них заглянуть, можно было усмотреть нечто поистине мефистофелевское.

Проходивший по противоположной стороне улицы высокий субъект в криво сидевшем на голове черном боливаре[13] остановился вдруг как вкопанный.

– Германн? – спросил он громко. – Ты ли?

Германн вздрогнул и всмотрелся в говорившего, не узнавая.

– Да точно, ты! – засмеялся человек, тотчас переходя улицу. – Собственной персоной. А меня, значит, не отождествляешь?.. Желихов. Иван, ну!

Теперь уже Германн и сам видел. Желихов был старый приятель по Инженерному корпусу. Последний раз виделись они лет пять назад. «Интересно, – подумал Германн, – знает ли он обо мне?»