Ночью, даже в непогоду, В ближний лес они ходили, Чтоб набрать сосновых шишек, Чтоб набрать ветвей для топки, Но едва светало, снова Появлялися в вигваме. И всегда, когда с охоты Возвращался Гайавата, В час, когда готов был ужин И олень уже разрезан, Гостьи бледные бесшумно Из угла к нему кидались, Не спросясь, хватали жадно Нежный, белый жир оленя, — Долю милой Миннегаги, — И скрывались в темный угол. Никогда не упрекнул их Даже взглядом Гайавата, Никогда не возмутилась Престарелая Нокомис, Никогда не показала Недовольства Миннегага; Все они терпели молча, Чтоб права святые гостя Не нарушить грубым взглядом, Не нарушить грубым словом. В полночь раз, когда печально Догорал костер, краснея, И мерцал дрожащим светом В полусумраке вигвама, Бодрый, чуткий Гайавата Вдруг услышал чьи-то вздохи, Чьи-то горькие рыданья. С ложа встал он осторожно, Встал с косматых шкур бизона И, отдернувши над ложем Из оленьей кожи полог, Увидал, что это Тени, Гостьи бледные, вздыхают, Плачут в тишине полночной. И промолвил он: «О гостьи! Что так мучит ваше сердце? Что рыдать вас заставляет? Не Нокомис ли вас, гостьи, Ненароком оскорбила? Иль пред вами Миннегага Позабыла долг хозяйки?» Тени смолкли, перестали Горько сетовать и плакать И сказали тихо-тихо: «Мы усопших, мертвых души, Души тех, что жили с вами; Мы пришли из Стран Понима, С островов Загробной Жизни, Испытать вас и наставить. Вопли скорби достигают К нам, в Селения Блаженных: То живые погребенных Призывают вновь на землю, Мучат нас бесплодной скорбью; И вернулись мы на землю, Но узнали скоро, скоро, Что везде мы только в тягость, Что для всех мы стали чужды: Нет нам места, — нет возврата Мертвецам из-за могилы! Помни это, Гайавата, И скажи всему народу, Чтоб отныне и вовеки Вопли их не огорчали Отошедших в мир Понима, К нам, в Селения Блаженных. Не кладите тяжкой ноши С мертвецами в их могилы — Ни мехов, ни украшений, Ни котлов, ни чаш из глины, — Эта ноша мучит духов. Дайте лишь немного пищи, Дайте лишь огня в дорогу.
