Свет костра багряной краскойРазрисовывал их лица,Трепетал в глазах НокомисСеребристым лунным блеском,А в глазах у Миннегаги —Блеском солнца над водою;Дым, клубами собираясь,Уходил в трубу над ними,По углам вигвама тениИзгибалися за ними.И открылась тихо-тихоЗанавеска над порогом;Ярче пламя запылало,Дым сильней заволновался —И две женщины безмолвно,Без привета и без зова,Чрез порог переступили,Проскользнули по вигвамуВ самый дальний, темный угол,Сели там и притаились.По обличью, по одеждеЭто были чужеземки;Бледны, мрачны были обе,И с безмолвною тоскою,Содрогаясь, как от стужи,Из угла они глядели.То не ветер ли полночныйЗагудел в трубе вигвама?Не сова ли, Куку-кугу[92],Застонала в мрачных соснах?Голос вдруг изрек в молчанье:«Это мертвые восстали,Это души погребенныхК вам пришли из Стран Понима,Из страны Загробной Жизни!»Скоро из лесу, с охоты,Возвратился Гайавата,Весь осыпан белым снегомИ с оленем за плечами.Перед милой МиннегагойОн сложил свою добычуИ теперь еще прекраснейПоказался Миннегаге,Чем в тот день, когда за неюОн пришел в страну Дакотов,Положил пред ней оленя,В знак своих желаний тайных,В знак своей любви сердечной.Положив, он обернулся,Увидал в углу двух женщинИ сказал себе: «Кто это?Странны гостьи Миннегаги!»Но расспрашивать не стал их,Только с ласковым приветомПопросил их разделить с нимКров его, очаг и пищу.Гостьи бледные ни словаНе сказали Гайавате;Но когда готов был ужинИ олень уже разрезан,Из угла они вскочили,Завладели лучшей долей,Долей милой Миннегаги,Не спросясь, схватили дерзкоНежный, белый жир оленя,Съели с жадностью, как звери,И опять забились в угол,В самый дальний, темный угол.Промолчала Миннегага,Промолчал и Гайавата,Промолчала и Нокомис;Лица их спокойны были.Только Миннегага тихоПрошептала с состраданьем,Говоря: «Их мучит голод;Пусть берут, что им по вкусу,Пусть едят, — их мучит голод».Много зорь зажглось, погасло,Много дней стряхнули ночи,Как стряхают хлопья снегаСосны темные на землю;День за днем сидели молчаГостьи бледные в вигваме;
