– Не угодно ли анисовой, сударыня?

– Выпейте с нами… Теперь, когда все ушли, тут очень уютно.

– Нет, благодарю, я пойду домой.

– В разгар вечера?

– Хорошо, я останусь. Только вам тогда придется заняться моим сумасшедшим спутником. Слушайте, Херф, вы видели сегодня Стэна?

– Нет, не видел.

– Он не пришел, а я ждала его.

– Я бы хотел, чтобы вы отучили его пить, Элли. Меня это начинает беспокоить.

– Я не нянька.

– Я знаю, но вы ведь понимаете, что я хочу сказать.

– Ну а что же думает наш друг о войне?

– Я не пойду воевать… У рабочего нет родины. Я приму американское гражданство… Я служил когда-то во флоте, но… – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Moi je suis anarchiste, vous comprenes, monsieur?[147]

– Но тогда вы не можете быть американским гражданином.

Конго пожал плечами.

– Он мне очень нравится, он интересный, – шепнула Эллен на ухо Джимми.

– А вы знаете, почему они воюют?… Чтобы рабочие не сделали революции… Война отвлечет их. Вот потому-то Вильгельм, и Вивиани,[148] и L'Empereur d'Autriche,[149] и Крупп,[150] и Ротшильд,[151] и Морган, все кричат: «Давайте войну!» И что же они делают прежде всего? Они убивают Жореса, потому что он социалист. Правда, социалисты изменили Интернационалу, но все же…

– Но как же они могут заставить людей воевать, если те не хотят?

– В Европе люди были рабами тысячи лет. Не то, что здесь… Я уже раз был на войне. Очень забавно! Я держал бар в Порт-Артуре, совсем еще мальчишкой. Это было очень забавно.

– Я бы хотел быть военным корреспондентом.

– А я могла бы быть сестрой милосердия.

– Быть корреспондентом – хорошая штука… Сидишь себе, пьяный в лоск, где-нибудь в Америке в баре за тысячи миль от сражения.

Они рассмеялись.

– А мы разве не за тысячи миль от сражения, Херф?

– Правильно! Давайте лучше потанцуем. Вы уж меня простите в случае чего – я очень плохо танцую.

– Я толкну вас ногой, если вы собьетесь.

Когда он обнял ее, его руки были как из гипса. Высокие серые стены с грохотом рушились внутри него. Он парил, как воздушный шар, над благоуханием ее волос.

– Следите за вашими ногами и двигайтесь в такт музыке. Двигайтесь по прямой линии, в этом весь секрет.

Ее голос резал воздух, как тонкая, острая, гибкая стальная пила. Локти, лица, выпученные глаза, жирные мужчины и тонкие женщины, тонкие женщины и жирные мужчины вертелись вокруг них. Он был крошащимся гипсом, что-то болезненно грохотало в его груди, она была сложная стальная зубчатая машина, ярко-белая, ярко-синяя, ярко-бронзовая в его руках. Когда они остановились, он почувствовал, как ее грудь и бедро плотно прижались к нему. Он, как скаковая лошадь, вдруг наполнился кровью, дымящейся потом. Ветерок, подувший из открытой двери, вымел табачный дым и спертый розовый воздух из ресторана.

– Херф, я хочу взглянуть на коттедж, где произошло убийство. Поведите меня туда, пожалуйста.

– Я видел достаточно мест, где совершались преступления.

В вестибюле перед ними вырос Джордж Болдуин. Он был бледен как мел, его черный галстук сполз набок, ноздри его тонкого носа, испещренные маленькими красными венами, раздувались.

– Хелло, Джордж!

Его голос хрипел прерывисто, как клаксон.

– Элайн, я искал вас. Я должен поговорить с вами… Может быть, вы думаете, что я шучу?… Я никогда не шучу.

– Херф, простите, пожалуйста, на одну минуту… Ну, что случилось, Джордж? Вернемтесь к столу… Джордж, я тоже не шутила… Херф, будьте добры, наймите мне такси.

Болдуин схватил ее за кисть руки.

– Довольно вы играли мной, слышите? Когда-нибудь вас пристрелят. Вы думаете, что мной можно играть, как любым сопливым щенком?… Вы не лучше любой панельной проститутки.

– Херф, я просила вас пойти за такси.

Джимми закусил губы и вышел.

– Элайн, что вы намерены делать?

– Джордж, не приставайте ко мне.

Что-то никелевое блеснуло в руке Болдуина. Гэс Мак-Нийл ринулся вперед и схватил его за кисть своей огромной красной рукой.

– Отдайте, Джордж… Ради Бога, возьмите себя в руки! – Он сунул револьвер в карман.

Болдуин, шатаясь, припал к стене. Большой палец его правой руки сочился кровью.

– Такси подано, – сказал Херф, глядя на их напряженные, бледные лица.

– Ладно, отвезите дамочку домой… Ничего страшного не случилось, просто небольшой нервный припадок. Только не устраивайте паники! – Мак-Нийл орал таким голосом, словно он произносил речь, стоя на ящике из-под мыла.

Метрдотель и девица при вешалке смущенно переглянулись.

– Ничего не случилось… Джентльмен просто немножко нервничает… переработался, утомлен, понимаете? – Мак-Нийл понизил голос до ласкового мурлыканья. – Забудьте об этом.

Когда они садились в такси, Эллен внезапно сказала детским голосом:

– Я забыла… Мы ведь хотели посмотреть место убийства… Пусть он подождет. Я бы хотела немножко пройтись по свежему воздуху.

Пахло солончаком. Ночь была мраморная от облаков и луны. Лягушки в канавах звенели, точно колокольчики.

– Это далеко? – спросила она.

– Нет, сразу за углом.

Их шаги поскрипывали на песке, потом застучали по асфальту. Фонарь осветил их, они остановились, чтобы пропустить автомобиль; запах бензина захлестнул их, потом растаял в запахе солончака.

Серый дом с остроконечной крышей и маленьким крыльцом прямо на дорогу; кругом – сломанный забор, Сзади росла акация. Полисмен расхаживал перед домом взад и вперед, тихо насвистывая. Молочный краешек луны высунулся на минутку из-за облаков, превратил обломок стекла в зияющем окне в фольгу, выхватил из мрака маленькие круглые листья акации и вновь закатился в щель между облаками, как потерянная монета.

Никто не произнес ни слова. Они пошли обратно к гостинице.

– Это правда, Херф, что вы не видели Стэна?

– Не видел. Я даже не представляю себе, где он скрывается.

– Если вы увидите его, скажите ему, чтобы он немедленно позвонил мне… Херф, как назывались те женщины, которые следовали за армией во время французской революции?

– Дайте-ка вспомнить… Кажется, cantonnieres.

– Да, что-то в этом роде… Так вот, я хотела бы быть cantonnieres.

Электрический поезд свистнул где-то вдалеке, прогрохотал вблизи и исчез в гудящем пространстве.

Истекая звуками танго, ресторан таял розово, как мороженое. Джимми полез вслед за Эллен в такси.