где другие девушки, на которых из одежды были только туфли на высоком каблуке и нитки для чистки зубов вместо трусиков, скользили вверх-вниз по шестам.
Они и их полуодетые сестры, мучившие служащих среднего ранга по всему залу, танцевали под песню одной из этих новых американских певичек, чье имя мне никак не удается запомнить, – той, которая хвастается, что она одновременно и стерва, и любовница. Это была какая-то новая песня. И я понял, что уже отстал от времени.
Нам подали бутылку шампанского. Я сказал Эймону, что хочу пива, но он ответил, что за этими столиками можно пить только шампанское. Там, где мы сели, шампанское подавалось в принудительном порядке.
Появилась блондинка, похожая на мраморную статуэтку, в одеянии, похожем на одноразовое вечернее платье. Она улыбнулась мне так, словно мечтала обо мне всю свою жизнь.
– Меня зовут Венера. Хотите танец?
Какого черта! Можно и потанцевать.
– Конечно, – согласился я, встал и начал переминаться с ноги на ногу в том убогом подобии танца, которое распространено в наше время. Мне было хорошо. Песенка про стерву и любовницу в одном лице, в конце концов, оказалась не так уж и плоха.
– Нет, – нетерпеливо остановила меня Венера. Я тут же заметил, что она говорит с бирмингемским акцентом. – Вы не танцуете. Вы просто сидите – вот так.
Она показала на бизнесменов, сидевших на стульях и, тихо вожделея, глядевших, как девушки сгибаются вдвое и подмигивают, глядя им между ног, или почти задевают разбухшие вены на их пьяных носах своими умопомрачительными сосками.
– Я танцую для вас, о'кей? Вы сидите и смотрите. Дотрагиваться запрещено. Одна песня – десять фунтов. Как минимум.
– Может быть, позже, – сказал я, садясь и отхлебывая шампанское. Венера исчезла.
– Расслабься, Гарри, – улыбнулся Эймон. – Ты не нервничаешь, ты просто возбужден. – Он шлепнул меня по спине и захохотал. – Ты мой лучший друг, ты, ублюдок гребаный! Как у тебя дела, мать твою?
– Прекрасно, – ответил я. – Мой отец лежит при смерти в раковой палате, а моя жена – то есть, моя бывшая жена – собирается отнять у меня сына.
Он посмотрел на меня с неподдельным беспокойством. Что непросто, когда у тебя в руке бокал с шампанским, а вокруг танцуют обнаженные девушки.
– Как дела у твоего отца?
Вроде, на сегодняшний момент положение стабильное, – вздохнул я. – Доктора так говорят. Это означает, что нет явного ухудшения. Если он продержится еще немного в таком состоянии, может быть, его отпустят домой. Правда, дома ему лучше не станет.
– Потанцевать для тебя, Эймон? – предложила молодая азиатская девушка с волосами до пояса, заглядывая через плечо Эймона.
Она была единственной азиаткой в клубе. Еще было несколько чернокожих, но по большей части здесь были блондинки, натуральные или крашеные. Это все равно, что листать «Плейбой». Здесь правили бал блондинки.
– Попозже, – ответил Эймон, снова поворачиваясь ко мне, и красавица азиатка в ту же секунду растворилась в сумерках. – Мне жаль твоего отца, Гарри. И конечно, у тебя в скором времени наверняка начнется тягомотина по поводу того, что твоя бывшая миссис возникает. Но ты не вешай носа, ты, урод! – Он осушил свой бокал и наполнил его снова. – Зато у тебя есть Сид. Великолепная девушка!
– С ней тоже покончено, – сказал я.
– Хотите танец? – спросила меня какая-то блондинка с пышными формами.
– Нет, спасибо, – отказался я. Она ушла, ничуть не обидевшись. – У нас с Сид возникли проблемы.
– Проблемы? – переспросил Эймон. – На церемонии награждения было такое впечатление, что у вас все идет как по маслу.
У нас все хорошо, когда мы вдвоем. Но у нее есть ребенок. И у меня есть ребенок. Они замечательные дети. Но это означает, что у нее есть бывший муж. А у меня – бывшая жена. И получается как-то слишком много народу.
– Так в чем ваша проблема?
– Ну, самая большая проблема в том, что она меня послала. Но она меня послала, потому что я иногда бываю подавлен тем, что вокруг слишком много народу. И потому что она думала, будто я хочу – как идиотски это звучит! – чего-то типа идеальной любви. Может быть, она права. Ее бы устроило все так, как оно есть. А меня почему-то не устраивает.
– Потому что ты романтик, Гарри, – сказал Эймон. – Потому что ты веришь во все старые песни. А старые песни не подготавливают к реальной жизни. Они вырабатывают аллергию на реальную жизнь.
– А что плохого в старых песнях? По крайней мере в старых песнях никто не утверждает, как здорово быть одновременно стервой и любовницей.
– Ты влюблен в саму любовь, Гарри. Ты влюблен в идею любви. Сид – великолепная девушка, но что в ней особенно для тебя привлекательно, – это то, что ты с ней не можешь остаться.
Это была неправда. Я скучал по ней. Особенно я скучал по тому, как она обнимала меня во сне. Большинство пар поворачиваются друг к другу спиной, когда приходит пора спать. Но только не она. Она прижималась ко мне и обнимала меня так, словно старалась сделать нас плотью единой. Это смешно, я понимаю, это – несбыточная мечта. Но она заразила меня этой мечтой. И мысль о том, что мы никогда больше не будем так спать, была непереносима.
– Она особенная, – сказал я.
– Посмотри вокруг! – Эймон попытался наполнить мой бокал, но я прикрыл его ладонью. Я не очень умею пить, и к тому моменту уже здорово набрался. – Здесь сколько девушек? Сотня есть?
Я осмотрелся. По краям зала, где официантки в пачках ждали со своими фонариками и подносами, десятки девушек слонялись по мелководью клуба. Еще десятки ритмично корчились перед бизнесменами, которые плотоядно смотрели на них и хихикали, если их было несколько, а потом смотрели застенчиво и даже благоговейно, когда кто-нибудь из них покупал танец.
«Как же легко мы заводимся», – подумал я, тщетно пытаясь представить себе женщину, тающую при виде мужских ягодиц и тянущуюся к кошельку.
Лица мужчин, любующихся всей этой безукоризненной женской плотью – плотью, пышущей молодостью и тренажерным залом, а местами скорректированной хирургом, – говорили о том; что между ними и сидящим на цепи деревенским дурачком нет никакой разницы.
– Одна… две… три… – начал считать девушек Эймон, глотая шампанское, – восемь… девять… десять…
– Да, – заключил я. – Вероятно, сотня девушек здесь имеется.
– Они все особенные, Гарри. Здесь так много особенных девушек, что я даже не могу их сосчи– тать. Мир полон особенных девушек.
– Но не таких, как Сид, – заметил я.
– Чепуха! – заявил Эймон. – Абсолютная чепуха, Гарри.
Он опорожнил бокал, попытался наполнить его заново и, казалось, был очень удивлен, что бутылка пуста. Он заказал еще одну и по-дружески обнял меня.
– Тебе это нравится, Гарри. Тебе нравится само страдание. Потому что это значительно проще, чем действительно жить с женщиной.
– Ты пьян.
– Может быть, я и пьян, Гарри, но я знаю женщин. Возможно, ты разбираешься в телевидении – и да благословит тебя Господь за то, что ты разбираешься в телевидении, потому что ты спасал мою килкарнийскую шкуру уже не один раз, – но я знаю женщин. И я уверен, что ты бы передумал насчет Сид, проживи с ней лет семь. Потому что мы всегда так поступаем.
– Не всегда.
– Всегда, – сказал он. – Старые песни об этом не говорят. Они говорят о любви потерянной и найденной. О героической любви, о вечной любви, о сладкой и горькой любви. Но они не говорят о любви притупившейся и состарившейся. Об этом песен никто не пишет.
