оставаться там долго не может и при падении в явь, в реальность, тут же забывает миг просветления. В течение нашей жизни мы нередко оказываемся в раю, но помним только изгнание…
Наши уроки музыки превратились в нечто совсем иное. Он, казалось, был околдован мною. Как-то раз сказал, что хотел бы показать мне свою мать и тетку.
– Но, – добавил он, – для того, чтобы их увидеть, придется отправиться в Котор, в наш фамильный дом, который я только что получил в наследство. Это в Черногории. Война там закончилась, так что можно съездить.
И показал мне старинный позолоченный ключ с головкой в виде перстня. Затем надел его мне на палец как будто обручился со мной. На руке этот ключ выглядел как кольцо с прекрасным дорогим камнем сардониксом. В тот же миг со мной произошло что-то странное. Я как наяву вдруг увидела его дом, правда не снаружи, а изнутри, причем всего лишь на основе веса ключа, воображение нарисовало передо мной какую-то раздваивающуюся лестницу. Тем не менее я ничего не ответила на его предложение…
Когда мы приехали в Котор, стояла тихая, безветренная погода. Лодки покачивались над своими перевернутыми отражениями, и казалось, будто моря нет вовсе. По белым склонам гор скользили черные тени облаков, похожие на быстро перемещающиеся озера.
– Вечером здесь достаточно вытянуть руку, и ночь упадает тебе прямо в ладонь, – сказал он.
– Не говори, где твой дом, – сказала я, надев головку ключа на палец, – мне кажется, я сама найду дорогу к нему, ключ приведет меня прямо к замочной скважине.
Так оно и получилось. Следуя за вытянутым ключом, я оказалась на небольшой площади. Это была, как выяснилось, 'Салатная площадь', именно на ней стояло обиталище его предков – которский особняк Врачей. На нем был номер 299.
– Что значит Врачей? – спросила я его.
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Не знаю. Это по-сербски, а я не знаю сербского.
– Не валяй дурака! – сказала я.
На миг мы задержались под фамильным гербом. Над нашими головами два каменных ангела держали ворону на золотой перекладине.
– Настоящая древность, – сказал он мне о доме, – в нем обитают звуки, которым более четырехсот лет. После Второй мировой войны, при коммунистах, дом был национализирован. Недавно здешние власти вернули его в собственность нашей семьи. Я знаю, что в четырнадцатом веке дом принадлежал вдове Миха Врачена, госпоже Катене. Катеной звали и мою мать… Стены дома были отделаны штукатуркой кирпичного цвета, в нее была добавлена дробленая крошка. Но меня заинтересовало не это. Я сгорала от нетерпения увидеть дом изнутри. Повернула ключ в замке. Во дворе стоял каменный колодец. Огромный, еще более старый, чем дом, он был наполнен звуками из тринадцатого века. Как только мы вошли, на меня повеяло запахами, которые пережили века, и я подумала, что враждебный запах любого обиталища может на самом пороге отпугнуть женщину и не дать ей войти. Дом был невероятно запущенным и грязным. Тут же я увидела расходящуюся на две стороны лестницу. Я ее сразу узнала. Лестница была украшена бледной настенной живописью с подписью какого-то итальянского художника по имени Napoleon D'Este. Впрочем, вовсе не это было самым важным. На верхней площадке, где сходились обе лестницы, висело по прекрасному женскому портрету в полный рост.
– Их я и хотел тебе показать,– сказал Тимофей. – Вот эта, справа, темноволосая – моя тетка, а другая – мать.
В позолоченных рамах я увидела двух красавиц, одна из которых была изображена с изумительными зелеными серьгами на фоне волос цвета воронова крыла, вторая, может быть даже более красивая, была совершенно седа, хотя так же молода и стройна, что и первая. На руке ее был нарисован перстень с дорогим сардониксом, в нем я узнала головку того самого ключа, который сейчас находился у меня на пальце. Оба портрета были подписаны одним художником – Марио Маскарелли.
Между тем нас никто не встречал. Напрасно я с нетерпением оглядывалась, ожидая увидеть его мать, госпожу Катену, или хотя бы тетку. Нет, никто не появился. Мозаичный пол из дерева и кости и инкрустированные двери привели нас в комнату на втором этаже, а потом в маленькую домашнюю церковь, которая находилась над входом в дом. В полумраке церкви, стоя на коленях, молилась какая-то старуха. Я подумала, что, может быть, это его мать или тетка, но, когда спросила его об этом, он сладко улыбнулся:
– Да нет, это Селена, наша старая служанка.
В третьей комнате я увидела поясные портреты тех же двух красавиц, чрезвычайно похожих друг на друга. На теткином портрете была изображена гитара, а на портрете матери одна из церквей Котора. На заднем плане и того и другого портрета виднелись сценки ко-торского карнавала. Тут он сказал, что тетка завещала его будущей избраннице свои драгоценные серьги.
– Правда, при одном условии, – добавил он, – моя возлюбленная должна уметь играть на гитаре. Судя по всему, серьги предназначаются тебе.
Тогда я спросила:
– Где они?
Он ответил, что они давно мертвы. – Разве серьги могут умереть? – удивилась я, на что он опять улыбнулся и вынул из кармана пару чудесных серег итальянской работы, похожих на две зеленые слезы. Это были те самые серьги, которые я видела на портрете его тетки на лестнице.
– И мама, и тетка давно умерли, – добавил он. – Мать я едва помню, а тетка была мне вместо матери. Ты видела, как красивы были обе…
Я принялась извиняться, он вдел серьги мне в уши, поцеловал меня, и мы продолжили осматривать дом. В одной из комнат я обнаружила две постели – мужскую и женскую. Мужская постель была повернута в сторону севера, женская – в сторону юга. Мужская была узкой койкой, взятой, видимо, с какого-то судна. Женская представляла собой огромную кровать из кованого металла, опиравшуюся на шесть ножек и украшенную латунными шарами. Она была такой высокой, что на ней можно было накрывать ужин, как на столе. Зеленые серьги у меня в ушах вдруг начали источать аромат. Он немного напоминал тот самый его
