Следует исходить из того факта, что родной язык и материнское молоко связаны. Если хочешь забыть язык, которому тебя учили с первых твоих дней, то нужно забыть и пищу, полученную от матери, пищу, на которой ты вырос. Еда, сваренная под песню, приобретает вкус слов этой песни. Поэтому из Шида я отправился прямо в Белград. Взял свой спрятанный у друга заграничный паспорт, купил билет на автобус до Будапешта, в Будапеште попросил и получил визу в Словению на двадцать четыре часа и продолжил путешествие на автобусе до словенско-итальянской границы. Там была одна итальянка, молоденькая и хорошенькая, которая в своем роскошном автомобиле, размахивая разрешением на пересечение границы, за сто марок перевозила в Триест беглецов из Сербии вроде меня… Благодаря ей и я оказался по ту сторону границы и тут же поднялся на заросший кипарисами холм, где стояла старая триестская базилика. Я решил пообедать. Открыл меню, и тут меня осенило. Передо мной было дивное собрание итальянских блюд с их непереводимыми названиями. Именно в этот миг я решил никогда больше не переводить на свой язык никакого меню. Заказывай все, что красиво звучит, и будь что будет, а свою, сербскую, еду забудь. Забудь раз и навсегда. Вместе со всеми ее точно так же непереводимыми названиями.
Вот таким образом там, в тени кипарисов, был усвоен второй урок. И я снова подумал о тебе.
Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, и они начинают медленное и долгое движение…
В Триесте я попытался найти работу. Какую работу в разгар войны в Боснии может найти серб без итальянской печати в паспорте? Мне посоветовали поехать в Павию, где начался демонтаж старой телефонной станции. Сейчас я работаю здесь на расчистке территории. Мы разрезаем металлическую конструкцию и грузим на самосвалы огромные блоки и заржавевшие железные балки. От такой работы рукавицы разлезаются, как паутина, ломаются ногти, и среди нас нет ни одного человека, не получившего травму. Иногда хозяину приходится возить кого-нибудь из рабочих на перевязку за восемьдесят километров в городок, где у него знакомый врач, который согласился держать язык за зубами и не распространяться, что тот нелегально нанимает на работу беженцев из Сербии. Но две вещи несомненно хороши в этой работе – то, что можно бесплатно звонить по телефону куда угодно, даже в Париж, чем я и занимаюсь все свободное время… А второе – то, что все, кто меня окружают, в основном молчат. Молчат потому, что в большинстве своем они сербы и любой ценой стараются скрыть это. Стоит кому-то выдать себя, и он тут же останется без работы. Таким образом, обстоятельства заставили меня выучить и третий урок курса 'Как быстро и легко забыть сербский'. Вывод недвусмысленный: 'Никогда ни с каким сербом не разговаривай больше по-сербски'. И я усердно говорю на твоем французском, держа рукавицей допотопную металлическую телефонную трубку.
Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, и они начинают медленное и долгое движение в поисках места получше…
У меня уже были повреждены колено и локоть, когда вдруг заболел водитель огромного самосвала, нагруженного металлическим ломом, предназначенным к вывозу. Я вызвался заменить шофера. Сделал два коротких рейса, пользуясь вместо документов путевым листом фирмы, которая демонтировала телефонную станцию. Хозяин остался мною вполне доволен и доверил мне, оплатив вперед все дорожные расходы, длительную поездку по направлению к французской границе. Тут уж я почувствовал себя в седле. Мне всегда страстно хотелось нестись в тяжелом грузовике по бесконечной автостраде. По сравнению с танком мой самосвал казался просто игрушкой. Передо мной лежала вся Италия.
Я отправился прямиком в Лигурию, на археологические раскопки античного времени, где как-то летом, еще студентом, я работал на расчистке развалин старых римских укреплений. Там и сейчас шли работы, я запарковал поблизости свой грузовик с железом и нанялся землекопом. Здесь, стоит копнуть, сразу же натыкаешься на древние осколки черепицы или бронзовые монеты времен Филиппа Арабского… Территория эта когда-то принадлежала Римской империи, и здесь никто, ни на земле, ни под землей, ни слова не понимает на сербском языке. Мне он тоже не нужен. Я о нем и не вспоминал. Так был усвоен четвертый урок моего курса. Здесь я перестал видеть сны на сербском. Сны мне снились на латинском, причем чаще всего в них фигурировали надписи с монет, которые мы находили. Одну такую монету с надписью 'Этрусцилла' и дырочкой я взял себе на память. Когда прошло семь дней, я подумал о тебе.
Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, и они начинают медленное и долгое движение в поисках места получше. Охотнее всего они отправляются в путь осенью. Как птицы…
Я получил заработанные на раскопках деньги, сунул в карман джинсов монету с изображением римской императрицы Этрусциллы и отвез железо по месту назначения. После этого я отправился прямо в Турин и разыскал там дом с табличкой адвоката по имени Amadeo Ramazzoti. Я забрал хранившийся у него матросский сундук с вещами моей тетки и вскрыл завещание своего покойного отца, в соответствии с волей которого мне был завещан дом в Которе. Я сказал адвокату:
– В Югославии стреляют со всех сторон. Мне представляется крайне сомнительным, смогу ли я вообще получить это наследство. А что насчет дома моей матери возле Салоник?
Адвокат ответил, что в его бумагах ни слова нет об этом втором доме в Греции, но, правда, добавил следующее:
– Если хотите, я мог бы прямо здесь найти вам покупателя на дом в Которе. Вы даже можете прямо сейчас получить от меня аванс…
Взяв деньги, я выехал из Турина на пустом самосвале и с его документами пересек итальянско- французскую границу. Навсегда оставив грузовик в паркинге недалеко от какого-то городка, я позвонил на телефонную станцию, чтобы сообщить, где его можно забрать, объяснив все поломкой. Хозяин на другом конце провода ничего не понимал. Он хотел позвать к аппарату кого-нибудь, кто знает сербский, чтобы разобраться, почему вдруг и я, и автомобиль оказались во Франции.
– Я не знаю сербского, – лаконично ответил я по-итальянски и положил трубку. Тут я снова подумал о тебе. Набрал твой номер в Париже. Услышал звонки телефона на Rue des Filles du Calvaire и вот оставляю тебе еще одно устное послание.
Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, и они начинают медленное и долгое движение в поисках места получше. Охотнее всего они отправляются в путь осенью… Как птицы. Или как человек…
Я был в пути несколько дней и наконец однажды вечером добрался до Парижа. Тут я услышал, что в бывшей Югославии сербы проиграли ту самую войну, которую лично я проиграл в Боснии гораздо раньше.
Я снова позвонил тебе, и мне так повезло или, наоборот, не повезло, что ты наконец-то подняла трубку, ты, вероятно, и сама помнишь это. Но все оказалось напрасно. Ты не захотела встретиться со мной. Ты сразу сказала одну-единственную фразу, что-то вроде 'Абсолютно невозможно' или нечто похожее. И попросила меня, – помнишь? – чтобы я не занимал автоответчик своими бесконечными исповедями о Боснии, Италии и Провансе. Но так произошло только потому, что мне не удалось до конца усвоить краткий
