друга. Я хочу сказать только одно – это был
Они приступили к работе, почти не разговаривая. Рамер, вскрывавший аппарат, где покоился боцман, спросил:
– Ты далеко продвинулся?
– Черт бы его подрал, – сказал Тайхман и рассмеялся, да и что тут оставалось делать, если ему хотелось рыдать, как ребенку.
Чем дольше они работали, тем больше чертыхались; они ругались последними словами и с одобрением выслушивали критические замечания помощника фармацевта, который назвал все это мероприятие гигантским абортом. Проделав половину работы, они вымыли руки в ведре воды, чтобы снять с себя рубашки. Затем, по пояс голые, залезли в торпедные аппараты. Их тут же начало тошнить, но, проблевавшись несколько раз, они притерпелись к запаху, и через три часа аппараты были уже пустыми, хоть и не совсем чистыми.
После этого они отправились в бордель. Как мичманам, им разрешалось посещать офицерский бордель. Рамер рассказал, что там есть одна дамочка по имени Лa-Жон – дочь малайца и мулатки, а может, просто креолка. Как бы то ни было, она носит прозрачное лимонно-желтое платье, под которым ничего нет, волосы у нее черные как смоль, грудь подкрашена и…
– Хватит, – сказал Тайхман. – Такую мне и нужно.
– Черт, нас опередили, – рассердился Рамер, когда они вошли в бордель.
– Да, эта женщина знает, что такое шик, настоящий шик. А этот тип с ней – наш командир.
– Лютке?
– Да. Бывает же такое!
– Это плохо?
– Да нет, черт возьми, но лучше зайдем попозже.
Они вышли на улицу. Рамер почесал живот и сказал:
– Ты, наверное, большой оптимист. Она ведь к тому же очень дорогая, а мы всего лишь мичмана.
– Ей наплевать на звания. По крайней мере, мне так кажется.
– А что же ей нужно?
– Наверное, приятная внешность.
– Ну, я в это не верю. Об этом и речи быть не может. Ее интересуют только деньги, и больше ничего, – сказал Рамер и снова почесал живот, на этот раз сильнее.
– У тебя что, блохи?
– Да нет. Я вот что хотел спросить: у тебя есть деньги?
– Мне хватит, – сказал Тайхман, скосив глаза на Рамера.
– Можешь одолжить мне немного?
– Только не на Лa-Жон.
– Очень жаль, – вздохнул Рамер. – Но если ты прав и ей нужны не деньги, а что-нибудь другое, то я и без денег проведу с ней вечерок. Другому бы она отказала, но только не мне.
– О себе я такого сказать не могу. Мне определенно нужны деньги. Она на меня и не взглянет, если у меня карман будет пуст. Так что много я тебе дать не смогу. Ты понял?
Рамер закурил сигарету.
– Что ты напишешь его родителям?
– О том, что мы отрезали ему ногу, я писать не буду. Напишу, что он был убит на палубе и умер мгновенно. – Тайхман произнес эти слова быстрее, чем говорил всегда.
– А какую дату ты собираешься поставить? Мне это нужно знать, поскольку я отвечаю за начисление жалованья.
– Ту, что нужно. Не думаю, что его родители смогут увидеть боевой журнал нашей лодки. Если они не откроют гроб, все будет в порядке.
– Я не думаю, что они его откроют. Я бы… Слушай, кто это?
– Ara, глаза вылупил?
– Боже милостивый, какая походка!
– Это самый красивый мужчина во всем немецком флоте. Его превосходительство Эренфрид Бертольд князь фон Витгенберг-Вайсенштайн.
– Откуда ты его знаешь?
– Это наш старпом.
– А как мне к нему обращаться?
– Ну, не на суахили же.
Старпом и вправду шествовал как принц. На нем была великолепно подогнанная синяя форма из дорогой саржи; обветренную шею оттенял воротник шикарной белой рубашки, открытый таким образом, чтобы были видны волосы на груди. На ногах были белоснежные теннисные туфли, почти полностью прикрытые широкими штанинами брюк. В левой руке он держал фуражку, как оперные певцы обычно держат шляпу, а правой размахивал тростью. Но самым поразительным в его костюме были знаки отличия. На левой стороне груди не было ничего, зато на правой красовался вышитый золотом немецкий крест, а в верхней петлице кителя, словно маятник, раскачивался на красно-белой ленте Железный крест 2-го класса. Из нагрудного кармана торчал кончик белого шелкового носового платка, сложенного в форме веера.
– Никаких оваций, господа. Как я выгляжу, я знаю. Ну, как вы провели свою первую ночь?
– В серьезных занятиях, читал Эрнста Юнгера.
– Прекрасно, прекрасно. А теперь, если меня не подводит зрение, вы посетили одно достойное заведение?
– Да, неплохое местечко. Но ничего из этого не вышло. Вы знаете Лa-Жон?
– Не имел еще удовольствия познакомиться с этой выдающейся особой, но слышал о ней.
– Зато наш командир уже имеет это удовольствие.
– Неужели? Он уже получил его или только собирается? Я имею в виду…
– Еще собирается. Они пока беседуют.
– Ara… беседуют. – Старпом взял себя за подбородок и потер его. – У меня появилась идея – почему бы нам не пойти и не посмотреть на них?
– Лютке это не понравится, – сказал Рамер.
– Ну а каково ваше мнение? – спросил старпом.
– Тогда пошли быстрее, – предостерег Тайхман, – пока они не поднялись наверх.
И они помчались.
Во время своего ускоренного марша к борделю они случайно толкнули майора авиации, который как-то нерешительно двигался в том же направлении.
– Черт побери, господа, – крикнул он. – Где горит?
– Мы спешим в бордель, господин майор, – объяснил Тайхман.
Майор вздрогнул.
– Возмутительно! – крикнул он им вслед. – Вечно флотские нас обходят!
– Он был бы очень рад присоединиться к нам, – сказал Витгенберг. – У него такой несчастный вид.
Они пришли вовремя. Старпом направился прямо к Лa-Жон, учтиво раскланялся, пробормотал часть своего имени и сказал:
– Je suis trex heureux de vous connaitre, madame[9].
Ла-Жон кивнула. Старпом представил ей своих попутчиков. Тайхман впервые видел своего командира в такой растерянности. Лютке потерял дар речи и сидел, громко втягивая воздух крючковатым носом.
– Permettez, madame, queje m'installe a cote de vous?[10] – спросил старпом и уселся рядом с ней.
– Mais j'avais oublie de vous presenter mon capitaine[11].
– Что он сказал?
– Он представил вас этой даме, господин капитан-лейтенант, – сказал Тайхман.
– Ну вы и наглец, Витгенберг, – произнес Лютке.
– Я не хотел оскорбить вас, господин капитан-лейтенант, – но если вам нужен переводчик…
– Мне не нужен переводчик.
