бы Больц читал вполголоса, ничего бы ему не было, но раз уж он…»
Когда глубиномер показал 120 метров, старший по центральному посту сказал, что Больцу надо было идти в миссионеры, на немецком военном корабле ему не место.
– Я не спрашивал вашего мнения, писклявое дитя, – оборвал командир.
«И снова он прав», – подумали подводники. Старший по центральному посту больше не выступал.
Тук. Тук. Всего два раза. Но эсминец снова прошел над лодкой, и через некоторое время раздалось десять взрывов…
Люди вскрикивали при каждом из них. Их охватило отчаяние. Лодка была повреждена сильнее, чем в первый раз. Подводники снова очутились в кромешной тьме.
– Задраить все переборки, – приказал командир.
Передний отсек был отрезан. Из манометра Папенберга текла в центральный пост мощная струя воды. Шум воды, заливавшей машинное отделение, стал громче. Лодка быстро погружалась.
– Включить трюмную помпу, – велел командир.
– Помпа включена, господин капитан-лейтенант, – поступил ответ.
На отметке 200 метров стрелка прибора замерла.
– Эсминец остановился, – доложил акустик. – В отдалении слышен новый шум винтов, он быстро приближается. Пеленг – два-два-ноль.
Это был конец. Эсминец вызвал подкрепление.
– Сколько оборотов?
– Пока не могу определить, командир.
– Мы не можем оставаться на этой глубине, – сказал инженер-механик. – По моим оценкам, мы находимся на глубине 250 метров.
Командир взял микрофон системы громкой связи.
– Всем членам экипажа открыть двери. Подготовиться к бою в надводном положении. Будем биться, пока не кончатся снаряды. В случае гибели матросов их сменят машинисты.
Все вздохнули с облегчением. Конечно, безумие атаковать эсминец, имея всего одно орудие на борту, но в тот момент никто об этом не думал.
– Квартирмейстер, приготовьте секретные документы к уничтожению.
– Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.
– Всем морякам с фонариками явиться в центральный пост.
Люди передали приказ. Старший по центральному посту надел рабочие перчатки, его руки дрожали, но лицо, искаженное ужасом, осветилось радостью, когда он занял позицию у лифта подачи снарядов. Открыли артиллерийский погреб. Снова послышался «тук», и по корпусу рассыпалась каменная дробь, но никто этого не заметил – все уже привыкли. С оглушительным грохотом, словно стремясь заглушить шум винтов эсминца, моряки втащили в центральный пост снаряды. Тайхман увидел Штолленберга; впервые после падения глубинных бомб он осознал его присутствие. На искаженном страхом лице Штолленберга появилась кривая, но полная радости улыбка.
– Витгенберг, – сказал командир, – вы займете место Мюллера у орудия и будете руководить стрельбой.
– Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.
Эсминец направился в их сторону.
– Переждем его, – сказал Лютке.
Эсминец приближался на высокой скорости. Подводники застонали. Они хотели умереть на поверхности, с оружием в руках, в горячей схватке с врагом. Но эсминец несся на них, и они боялись, что даже в этом им будет отказано. Вдруг послышался взрыв – но эсминец до них еще не дошел. Потом раздался треск ломающихся переборок. Винты эсминца, судя по звуку, стали вращаться медленнее.
– Слышу звуки тонущего корабля, – передал акустик.
– Где?
– Пеленг два-четыре-ноль. Совсем рядом.
– А шум винтов этой консервной банки слышен?
– Никак нет, господин капитан-лейтенант.
– Не мог же он сам себя уничтожить!
– Господин капитан-лейтенант, я слышу шум винтов по пеленгу два-ноль-ноль. Похоже на звук дизеля… – Акустик вдруг замолчал. Он, как маленький ребенок, потерял дар речи при виде неожиданного подарка.
– Все ясно. Его утопила наша субмарина. Винклер, готовьтесь к всплытию.
Тайхман выбрался на мостик вместе с первой вахтой. Звездное небо. Холод. Слабый, голубоватый свет северного сияния. Никаких следов эсминца.
– Поднять прожектор.
Рулевой передал на мостик прожектор. С помощью световых сигналов была установлена связь с немецкой подлодкой, утопившей эсминец. Через несколько минут субмарины сблизились на расстояние слышимости.
– Этот парень задал нам жару, – крикнул Лютке.
– Мы так и поняли, – ответил командир другой подлодки. – Он так увлекся, что даже не заметил нас.
– Вы атаковали сразу же после того, как его увидели?
– Нет, черт возьми. Он был так любезен, что остановился и подставил свой борт прямо под мои торпеды. Я с эсминцами не дерусь.
– Ну что ж, удачной охоты.
– И вам того же.
Внизу, у рубки, появились маленькие красные огоньки. Подвахтенные собрались под «деревенской липой» покурить. Они помогли вытащить из люка тело Карлса, завязанное, словно пакет, и бросили его за борт. Старший квартирмейстер поставил на карте крест, подписал долготу и широту, дату и время по судовым часам. «Три часа под ударами глубинных бомб», – записал в боевом журнале командир.
Внешнюю крышку торпедного аппарата номер четыре заклинило. Подводники чинили ее в три смены: старпом с помощником боцмана; два мичмана; торпедист и старший матрос.
Вода была ледяная. Но хуже всего была замерзшая палуба. Когда работы только начались, обнаженные моряки подумали, что просто не смогут пройти эти два метра от рубки до носа – холод убьет их. Колени голых ног не сгибались; они боялись, что, одолев половину этого расстояния, просто встанут и замерзнут на месте; сама мысль о том, что им придется идти босиком по покрытой льдом палубе, была невыносима. Но на мостике стоял командир. Они чувствовали его взгляд на своих спинах, и им вовсе не хотелось услышать его ядовитые замечания в свой адрес, достаточно было взгляда.
Оказавшись в воде, они поначалу чувствовали облегчение – вода была теплее воздуха. Но через несколько секунд их охватывал ледяной холод, и, если бы на мостике не стоял командир, глядя на часы, они бы тут же бросили работу и выскочили на палубу. Как бы то ни было, они работали с остервенением, ибо знали, что пытка будет продолжаться до тех пор, пока эта проклятая крышка не откроется.
Никто из них не мог провести в воде больше четырех минут. Они обвязывались линем вокруг талии, и через каждую минуту люди на палубе дергали его пять раз. Это был сигнал – с тобой все в порядке? И если ныряльщик сразу же не отвечал такими же пятью рывками, его тут же вытаскивали на поверхность. Это была кошмарная работа: линь врезался в тело, отчего содранная кожа постоянно кровила.
Но самым худшим был путь назад. Измученные, задыхающиеся и трясущиеся от холода, моряки шли по палубе на мостик, поскольку, прежде чем спуститься в лодку, должны были доложить командиру, что крышка никак не открывается, и объяснить причину. При этом никак нельзя было сжульничать, поскольку Лютке прекрасно знал, как выглядит крышка торпедного аппарата и как она работает. Конечно, он мог бы выслушивать доклады и внизу, в лодке, но у него были причины делать это на мостике. Моряки их знали и подчинялись. В центральном посту их растирали до тех пор, пока кожа не становилась красной, как панцирь омара, и давали выпить дополнительную порцию шнапса. К тому времени надо было снова подниматься наверх и нырять под воду.
С третьей попытки Тайхману и Штолленбергу удалось открыть крышку. Толстый губан, добрых три фута
