– Пойдем, милый, пойдем же.
– Отвяжись, я хочу, чтобы он повторил мои слова.
Тайхман снял винтовку и прислонил ее к сходне. Он сумел взять себя в руки и знал, что ему надо делать – теперь все было просто. Он снял перчатку и сжал кулак. Паули поднимал воротник плаща. Тайхман ждал, когда покажется его подбородок.
– Пойдем, дорогой мой, пойдем.
Тайхман отступил на полшага. Голова Паули все еще была опущена, подбородок закрыт воротником. Тайхман отвел руку для удара. Кулак задел за поручень, и Тайхман слегка развернулся, чтобы ничто не мешало ему нанести удар.
– Ну, пойдем же, дорогой. Я хочу прямо сейчас.
– Отстань. Пусть эта собака повторит мои слова или я…
– Положи руку вот сюда, дорогой. Что ты чувствуешь?
После того как они скрылись в каюте, некоторое время было тихо. Потом там поднялся такой гвалт, что Тайхман не мог не слушать. Дело закончилось громкой руганью. Они орали как резаные, осыпая друг друга оскорблениями. Наконец, Паули вышвырнул женщину из каюты.
Она лежала на палубе и рыдала. Вслед за ней из каюты вылетела ее одежда.
Женщина попыталась открыть дверь, но Паули запер ее изнутри. Она забарабанила в дверь, но, сообразив, что это бесполезно, пустила лужу.
– Ты что делаешь? – крикнул Тайхман. – Убирать придется нам, а не ему.
В каюте открылся иллюминатор. Паули высунул наружу голову и заорал:
– Тайхман!
Тайхман подошел.
– Для чего ты здесь поставлен, как ты думаешь, черт тебя подери? Следить, чтобы на корабле было тихо. И гони отсюда эту шлюху. – С этими словами Паули захлопнул иллюминатор.
– Что он сказал? Что эта свинья сказала?
– Он хочет, чтобы вы сошли на берег.
– Этот жмот не заплатил мне ни пфеннига. Ни единого пфеннига. Сказал, что подарит мне бюстгальтер. А на фига он мне! Посмотри – разве мне с такой фигурой нужен бюстгальтер? Вот, пощупай – все натуральное.
На следующее утро вахтенный старшина прочитал в судовом журнале следующую запись:
Никаких других событий во время вахты не произошло.
Вахтенный старшина Бекер послал за Тайхманом.
– Друг мой, – сказал он. – Эта маленькая запись в судовом журнале может стоить тебе больших неприятностей. Через полчаса я должен отнести его командиру; надо либо слегка изменить ее, либо удалить.
– Не надо ничего менять. Пусть у Паули будут неприятности. Он их заслужил.
– Меня это не касается. Но с твоей стороны это глупость, большая глупость!
– Знаю. Сегодня ночью сам Паули сказал мне, что я глуп. Надо было так и подписаться в журнале: «Тупой Тайхман». Жаль, что мне не пришло это в голову раньше.
Но Бекеру не пришлось нести журнал командиру – старший квартирмейстер послал его на склад за свинцовым суриком. Тайхман отправился чистить гальюн. Он чистил унитаз, когда в туалет заглянул главный старшина Вернер.
– Доброе утро, Тайхман.
– Доброе утро, господин главный старшина.
Пауза.
– Ты не всегда ведешь себя как подобает военному.
Тайхман продолжал работать.
– Но сегодня ночью ты чересчур буквально выполнил требования устава. Я хочу сказать…
Старшина вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
– То, что ты написал в журнале, абсолютно правильно с военной точки зрения. Но ты ведь знаешь, наш командир пришел из запаса…
– Истинная правда, господин главный старшина.
– Все это так, но тебе за это крепко достанется. Он превратит твою жизнь в ад.
– Я к этому привык. Пусть превращает.
– Ну, как хочешь. Не забудь промыть горячей водой и сиденья.
– Слушаюсь, господин главный старшина.
После обеда Паули появился в кубрике. Никто не крикнул «Смирно!», как принято делать на военных кораблях, когда в кубрик во время полуденного перерыва заходит офицер. Паули рвал и метал.
– Это бунт! – кричал он.
Теперь он с ними заговорит по-другому; никогда еще он не видел более разнузданной команды. Потом он принялся проверять рундуки, в результате чего половина экипажа отправилась под арест.
Рундук Тайхмана ничем не отличался от других, но Паули не нашел у него ничего предосудительного. Он отнесся снисходительно и к рундуку Хальбернагеля, только потребовал убрать фотографии, которыми он был обклеен изнутри. Это были открытки с изображением кинозвезд, которые можно было купить в любом магазине, только Хальбернагель обрезал у них белые края, и они стали похожи на семейные фотографии. Кроме того, на них красовались надписи вроде «Всегда любящая тебя Зара» или «Дарю тебе целый вулкан любви, твоя верная Марика, которая тебя никогда не забудет». Все поклонницы Хальбернагеля имели на удивление схожие почерки, которые, в свою очередь, очень напоминали почерк их любимого мужчины. Паули, очевидно, заинтересовался почерком, ибо очень тщательно изучал рундук Хальбернагеля и даже встал на колени, чтобы рассмотреть фотографии обнаженных девушек на нижней стенке.
Когда он уходил из кубрика, снова никто не крикнул «Смирно!». На этот раз Паули, похоже, не заметил этого. Возможно, он увидел выражение глаз матросов.
Тайхман освободился в 17:00. Он тщательно вымылся, надел парадную форму и смазал волосы помадой, отчего они стали казаться темнее. Помаду из города принес Штолленберг и тихонько сунул ее в рундук друга.
Когда Тайхман поднялся на палубу для получения увольнительной, у трапа стоял Паули.
– Подождите у входа в мою каюту.
Тайхман ждал в течение двадцати восьми минут. Наконец, появился Паули, вошел в каюту и пригласил его.
– Будьте добры, доложите по форме.
– Матрос второго класса Тайхман явился по вашему приказанию, господин младший лейтенант.
Паули уселся на стул и скрестил ноги. Тайхман стоял перед ним по стойке «смирно». Паули очень тщательно, не торопясь, набил трубку. Тайхману редко приходилось видеть его так близко. Паули было около пятидесяти. Сморщенным желтым лицом, зелеными глазами с набрякшими веками, складками нависавшими над ними, губами голубоватого оттенка, всегда сжатыми и презрительно искривленными, он походил на ядовитого гоблина. Губы его раздвинулись, образовав удивительно правильное круглое отверстие, куда он вставил свою трубку.
– Подайте мне эту полоску бумаги. Да, вон ту, что лежит на столе.
Паули свернул ее жгутом.
– А теперь будьте добры дать мне огоньку.
