Будущего, истинного великого Будды, чьего возвращения все ожидают с большим нетерпением. Как Будда, Скуирелли будет вновь и вновь возрождаться в этом мире, чтобы избавлять его от страданий.

– Все для меня исполнено смысла, – многозначительно произнесла Скуирелли, теребя шафранно-желтые кудри, выбивавшиеся из-под остроконечной шапки ламы.

Двигатели завыли как-то по-новому, из пилотской кабины вышел Кула.

– Мы прибыли, бунджи! – сказал он.

– Чудесно! – обрадовалась Скуирелли, подходя к иллюминатору.

Посмотрев вниз, она ничего не увидела. Совсем ничего. Земля внизу походила на только что вымытую школьную доску.

– Где же город? Огни?

– У них нет электричества.

– Надо же, какие экономные люди. Берегут электричество по ночам.

– Они запрещают нам посадку.

– Почему?

– Индийцы боятся навлечь на себя неудовольствие Пекина.

– И что же нам делать?

– Садиться, – с сияющим лицом ответил Кула. – Если нам чего-нибудь и надо страшиться, то только неудовольствия Будды.

Приземление оказалось не из легких. Аэропорт также был обесточен. Не работал радар, не горели посадочные огни, бездействовали подъездные трапы.

Но все это мало заботило Скуирелли. Она пыхнула сигаретой с марихуаной и закрыла глаза. Правда, Кула помешал ей полностью использовать новообретенные способности левитации.

После того как к самолету подкатили надувную лестницу, Кула открыл люк. Придерживая шляпу, Скуирелли ступила на верхнюю ступеньку.

Она внимательно огляделась: где толпы встречающих? Толп не было.

Затем женщина почувствовала запах.

– Что за ужасный запах? – еле выдавила она, зажав нос и дыша ртом.

– Какой запах? – удивился Кула.

Скуирелли вытащила его наружу, на лестницу.

– Такой!

– Это Индия.

– Пахнет как из выгребной ямы, – поморщилась актриса.

Кула кивнул.

– Да, это Индия.

Присоединившись к ним, Лобсанг втянул своим длинным носом воздух, видимо, нашел его вполне приемлемым и обронил:

– Вы приземлились в Индии.

– Здесь везде такой запах? – поинтересовалась Скуирелли, все еще зажимая нос.

– Такой хороший? – спросил Лобсанг.

– Такой плохой!

– Бывает и похуже. Пошли, нам нельзя задерживаться. Нас могут подкараулить китайские агенты.

– Может, нам подождать приветственного комитета? Обычно, когда я приземлялась в иностранной столице, мне преподносили ключи от города.

– Ключи от Нью-Дели, – проговорил Кула, помогая ей спускаться, – вряд ли останутся здесь надолго.

Их ждал автомобиль. Какая-то британская модель, определенно знававшая лучшие времена. Скуирелли села на заднее сиденье и закрыла окна. Но когда машина покинула аэропорт, удушливая жара заставила женщину снова открыть их.

Так они и ехали – когда запах становился невыносимым, Чикейн закрывала окна, а когда под шляпой слишком жгло, вновь открывала их.

В Нью-Дели, даже в темноте, был заметен общий беспорядок. Уличное движение представляло собой сплошной кошмар. Большой красный автобус едва не ударил в борт их машины. Резко вывернув руль, Кула столкнул автобус с улицы прямо в канаву, где он, трижды перевернувшись, и остался лежать в пыли, на боку.

Впечатление было такое, будто автобусы все, через один, пытаются столкнуть их с мостовой.

– Эти водители автобусов, они что, все чокнутые? – раздраженно взвизгнула Скуирелли.

Кула пожал широкими плечами.

– Они живут в Нью-Дели, все набожные буддисты, и потому их не страшит внезапная смерть. Они смело могут рассчитывать, что новое существование окажется лучше, чем это, теперешнее.

Между тем Лобсанг тянул свое:

– Не обманывайся приятным обращением делийского ламы, святейшая. Он будет завидовать твоему кармическому возвышению.

– Интересно, вспомнит ли он меня, – пробормотала Скуирелли.

– По какой-нибудь прошлой жизни?

– Нет, по этой. Я с ним однажды встречалась на приеме, он милый маленький человечек.

– Когда вы с ним встречались, он еще не предвидел, что ты станешь бунджи-ламой, его старинным соперником. Берегись, под ласковым его обличьем скрывается змея. Он будет взывать к твоим самым глубинным инстинктам, проповедовать опасные идеи.

– Какие, например?

– Пацифизм, – не сказал, а прошипел, как кобра, Лобсанг.

Скуирелли сморщила свое озорное мальчишечье лицо.

– Но ведь именно это проповедовал Будда?

– Господь Будда, – отчеканивая каждое слово, произнес жрец, – не страдал от железного ярма коммунизма.

Атмосфера раздражения, что воцарилась в тесном салоне машины, шнырявшей между автобусами, заставила Скуирелли Чикейн всерьез задуматься над тем, в какую историю она влипла.

Через некоторое время они въехали в пыльный городок Дхарамсала, севернее Нью-Дели, и в окружении жрецов около храма увидели далай-ламу.

Выглядел он точно так же, каким его помнила Скуирелли: маленький человечек с веселыми, но мудрыми глазками, прикрытыми пилотскими очками. Одежда на нем была коричневого цвета, а все его сопровождающие были в оранжевых шляпах. Лобсанг рассказывал Скуирелли, что далай-лама возглавляет секту верующих, которая ходит в желтых шляпах. Бунджи-лама, в свою очередь, – глава секты верующих, которые носят красные шляпы. Что до нее лично, то она предпочла бы бордовый цвет.

Держа в одной руке бронзовый дордже, другой рукой придерживая свою коричневую шляпу, Чикейн направилась по пыльной дороге к ожидающему ее ламе.

Далай-лама ждал, молитвенно сложив руки. Лицо его было и впрямь приятное, но ничего не выражало. Он не улыбался, не моргал и никоим образом не выказывал, что замечает приближение Скуирелли, даже когда она остановилась всего в шести футах от него.

– Что мне ему сказать? – спросила она у Лобсанга.