Но почему? Он не сделал ничего такого, что могло бы подвергнуть опасности его организацию или всю страну. Почему? Ответа у него не было, но где-то в самых глубинах сознания он знал, что Смит отдал этот приказ и где-то еще глубже он знал, что Чиун этому приказу повинуется.

Он чувствовал жар собственного дыхания и посмотрел на свои руки. Костяшки пальцев, вцепившихся в рулевое колесо, побелели. Ему было страшно.

Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз испытывал страх? Он не мог вспомнить. Но на сей раз это был не тот страх, что бьет под дых, и рвет горло, и увлажняет глаза. Это было чувство печали, а печаль была чиста и ужасающа.

У Римо никогда не было никого из родных. Его воспитали монахини в сиротском приюте. Ребенком он пытался думать о своих родителях, пытался представить себе их лица, но в душе своей не находил ничего. Ни воспоминаний, ни образов. Кто бы ни зачал и ни родил его, ни он, ни она не оставили ни малейшего следа в его сознании.

У него не было отца, пока он не стал совсем взрослым и пока Чиун впервые не вошел в его жизнь. Чиун научил его, как дружить, как повиноваться, как верить, как любить. И теперь Римо знал, что эта дружба и это повиновение, эта вера и эта любовь были такими же ненастоящими и быстро проходящими как мелкий дождик в летний день.

Он сильнее вцепился в руль. Ладно, сказал он себе. Пусть попытается. Он, Римо, был хорошим учеником. Он тоже Мастер Синанджу и многое из того, что умеет делать Чиун он умеет делать не хуже. Он будет драться со стариком. Чиун – великий Мастер, но более восьми десятков лет его жизни пришли и ушли. Римо может победить. Если он нападет первым, он может...

Он закрыл лицо руками. Никогда он не сможет напасть на Чиуна. Ничей приказ не заставит его сделать это. Никакая причина.

Но он может убежать. Эта мысль ракетой пронеслась у него в мозгу. Он может нажать на газ и на огромной скорости укатить прочь, добраться до атлантического побережья, пробраться на корабль и спрятаться где-нибудь в горах, в какой-нибудь неприметной стране. Он может бежать и прятаться, и снова бежать дальше, бежать, пока в мире не останется места, где он мог бы приткнуться.

Ракета потускнела и с легким шипением погасла. Римо не готовили к роли беглеца. Он провел десять лет рядом с Мастером Синанджу, и ему тоже предстояло стать Мастером, а Мастер не убегает.

Альтернативы нет. Чиуну придется убить Римо, ибо он обязан это сделать.

В конце концов, подумал Римо, все это не имеет никакого значения. Наиболее существенная часть его и так уже мертва.

Он снова включил мотор, выжал педаль газа до упора и направился в сторону Эрнандеса.

В кромешной тьме безоблачной ночи, незадолго до того, как первые предвестники зари осветят небо, Харолд Смит поднес к глазам инфракрасный бинокль. Местность в районе Эрнандеса была равнинной и пустынной – лишь жесткая трава да редкий чахлый кустарник.

Бьюэлл будет здесь, чтобы своими глазами увидеть схватку. Смит знал это. А единственное место, откуда это можно увидеть наверняка, – вершина скалы, возвышающейся над равниной. Там, наверху, у Бьюэлла выгодная и безопасная позиция. Смит отложил прибор ночного видения и направился к скале. Его функции заключаются в том, чтобы позиция Бьюэлла перестала быть безопасной.

Он медленно обошел вокруг огромной скалы. Когда он покончил с этим, первые персты зари уже пощекотали небо. Он может влезть наверх. Если приложить максимум усилий, то он сможет вскарабкаться наверх и добраться до Бьюэлла.

Но он не сможет вскарабкаться туда достаточно быстро, чтобы спасти Римо.

Смит вернулся к себе в гостиничный номер и проверит свой «Барсгод». Гильзы были размером с гильзы от охотничьего ружья, а само оружие предназначалось для партизанской войны. Один выстрел – не обязательно прямо в Бьюэлла, а просто где-то рядом – и количества летящей шрапнели будет достаточно, чтобы убить его. И такое преимущество, которое давал этот пистолет, вполне устраивало Смита.

Он сунул пистолет и гильзы под подушку и попытался уснуть. Он знал, что может воспользоваться этими несколькими часами отдыха. Он уже немолод, и какие бы преимущества ни предоставлял ему «Барсгод», все это могло быть сведено на нет тем, что рефлексы у него уже довольно замедленные.

Но, прокряхтев и проворочавшись около часа, он понял, что это бесполезно. Он не уснет. Может быть, он больше никогда не сможет спать спокойно. То, что он собирается сделать с Римо Уильямсом, навеки лишит его права на спокойный и безмятежный сон.

Как все это случилось? Он задавал себе этот вопрос снова и снова. Смит не был ассассином. Он – честный и уважаемый человек. И тем не менее, все, что он сделал с Римо, – преступление. Он избрал Римо для работы на КЮРЕ, потому что у Римо не было никого и ничего. И он отнял у Римо его собственное 'я', его мечты, его жизнь, и вынудил его служить, и начал, не раздумывая, посылать его от одной опасности к другой только потому, что Римо получил соответствующую подготовку. Он пристально следил за, тем, чтобы все, с кем Римо сошелся слишком близко, уничтожались ради обеспечения секретности КЮРЕ. А теперь он дал приказ не просто уничтожить самого Римо Уильямса, но и окончательно унизить его. Он приказал ближайшему из всех друзей, которые когда-либо были у Римо, убить его.

Как это случилось? Как? Когда Римо перестал быть для Смита человеком, а превратился просто в инструмент в руках его организации? Когда Смит забыл, что Римо, да и все прочие – это живые люди, а не тупой скот, который можно погонять кнутом?

Но он знал ответ на эти вопросы. Живые люди перестали что-либо для него значить в тот день, когда он, Смит, взвалил на себя ответственность перед Соединенными Штатами Америки. Если взглянуть на дело широко, то жизнь Римо – небольшая цена за безопасность мира.

Предрассветную серость сменило яркое солнце, расцветшее над Калифорнией, а Смит так и не уснул. Он подумал было о Чиуне, но Чиун и сам – человек одного склада со Смитом. Чиун знает, в чем заключается его долг, и он исполнит его и вернется в Синанджу, и будет доживать свои век как почитаемый старейшина родной деревни.

И он тоже, вне всякого сомнения, до конца своих дней будет мучиться бессонницей, думая о Римо.

Смит вздохнул, сел на кровати и провел руками по лицу. Долг – глупое слово, дурацкое понятие. Смит всю жизнь ненавидел всяких идеологов и фанатиков и никогда не думал, что ему придется принести в жертву друга во имя идеи, пусть даже такой возвышенной идеи, как мир во всем мире.

И сколько продлится такой мир, сердито спросил он себя. До той поры, пока не явится еще какой-нибудь маньяк, обладающий силами и средствами развязать мировую войну? До той поры, пока еще какая-нибудь группа фанатиков не решит принести человечество в жертву очередной бредовой идее? И так ли уж ценен долг, если он вынуждает вас стать убийцей?

Он подошел к окну. Все его страдания не имеют никакого смысла, как пыль на ветру. Ему не обязательно называть это долгом. Это можно назвать психическим здоровьем или патриотизмом, или милосердием, или жертвой, или даже убийством. Не имеет значения, как. Единственное, что имеет значение, – так только то, что это должно быть исполнено, а он, Смит, – тот человек, которому предстоит это исполнить.

В своем отчаянии Смит находил даже какое-то успокоение. Он прожил всю свою жизнь, делая то, что должен был делать, и он будет и дальше делать то, что должен, вплоть до самого последнего своего дня. И именно в этом, как понимал Смит, и состояла причина того, почему его жизнь