Именно тогда у Смита отказала левая рука. Мир собирался взлететь на воздух в облаке атомной пыли, а он не мог установить контакт с Римо, который, возможно, вообще не понял, в чем заключается задание, а теперь он не мог установить контакт и с Чиуном, который смог бы понять, в чем заключается задание, но который не собирался беспокоить себя этим, потому что в данный момент он пытался опубликовать историю своей жизни.

Автобиография Чиуна. А всего несколько месяцев назад именно Чиун пытался создать организацию общенациональных масштабов под лозунгом «Долой ассассинов- любителей».

Так или иначе, но во всех случаях КЮРЕ оказывалась скомпрометирована. Единственная утешительная мысль состояла в том, что, вероятно, скоро не останется никого, кого может взволновать вопрос о том, существовала ли на свете маленькая команда, пытавшаяся спасти Америку от падения во мрак пропасти, где цивилизацию ждет конец. Нельзя быть скомпрометированным, если нет никого, кто об этом может узнать.

Смит взглянул на залив за окнами кабинета. Несмотря на то, что окна были из темного стекла, мир казался невероятно солнечным – таким живым, таким ярким. С какой стати мир должен быть таким прекрасным именно в этот момент? С какой стати он, Смит, должен это замечать?

А больше ему ничего и не оставалось – только замечать. Как и во всем остальном. Он сидел во главе самого мощного, самого осведомленного агентства в истории человечества, и на службе у него были два ассассина, превосходящие любое изобретение Запада, и тем не менее – он был беспомощен. На какое-то мгновение ему пришла в голову мысль о цветах, запах которых ты ощущаешь, когда проходишь мимо. Такой совет дал ему однажды партнер по гольфу, нюхайте цветы, когда проходите мимо.

Он редко следовал этому совету. Вместо этого он посвятил свою жизнь обеспечению безопасности цветов для других проходящих мимо.

Смит помассировал онемевшую руку. У него есть таблетка. У него есть таблетки от всех болезней.

Тело его увядает, и миру тоже предстоит увянуть.

Смит еще раз попытался разыскать Римо или Чиуна по всем возможным контактным телефонам. Единственное место, куда ему удалось дозвониться, – это отель в Нью-Йорке, но и там ему ответили лишь гудки в так и не снятой трубке телефона в пустой комнате.

Нюхайте цветы. Ему никогда не нравилось нюхать цветы. Ему нравилось добиваться успеха. Ему нравилось, что его страна в безопасности. Ему нравилась его работа. Он даже не допускал никаких цветов у себя в кабинете. Пустая трата денег. Цветам место где-нибудь в поле. Или в вазе.

– Где вы, Чиун? – пробормотал он. – Где вы, Римо?

И тут, словно его молитва дошла до неба, зазвонил телефон.

– Смитти, – раздался голос Римо. – Я не могу ничего понять – концы с концами не сходятся.

– Концы чего? Где вы? Где Чиун? Что происходит?

Римо свистнул, как судья на поле.

– Попридержите, попридержите. Время вышло. Я первый.

– Ладно, – вздохнул Смит. – Что у вас?

– Этой ночью мы начали было приближаться к тому, кто забавляется этими компьютерами и все такое прочее, а он взял да и стер у меня на глазах все банковские записи. А напоследок оставил послание «Доброй ночи, Малибу». Как вы думаете, что бы это значило?

– Малибу – как в Калифорнии? – уточнил Смит.

– Точно. Просто: «Доброй ночи, Малибу». Есть какие-нибудь идеи?

– Вы полагаете, что человек, который стоит за всем этим, находится в Малибу? – спросил Смит.

– Это возможно, – ответил Римо. – Я не знаю.

– В какое время это было? В какое время это случилось? – спросил Смит – Постарайтесь припомнить поточнее.

– Ровно в пять часов пятьдесят две минуты утра, – отрапортовал Римо. – Думаете, что-то можно сделать?

– Я хочу попытаться.

– Хорошо, – сказав Римо и оставил Смиту свой нью-йоркский номер телефона, по которому до него можно дозвониться. – Постарайтесь дать мне какую-нибудь зацепку.

– Ладно, – согласился Смит. – Я попытаюсь с этим что-нибудь сделать. А вы не знаете, где Чиун?

– Вероятно, вернулся в гостиницу. А может быть, в Центральном парке – убирает обертки от конфет. О нем никогда ничего нельзя сказать заранее. А что?

– А то, Римо... что... в общем, черт побери, он пытается опубликовать свою автобиографию, – сказал Смит срывающимся от напряжения голосом.

– Будем надеяться, что все мы останемся живы и сможем ее прочитать, – отреагировал Римо и повесил трубку.

Правящий Мастер, Слава Дома Синанджу, Защитник Деревни, Носитель Мудрости, Вместилище Величия, Чиун, собственной персоной вошел в кабинет старшего редактора издательства «Бингем паблишинг», а затем потребовал, чтобы его проводили отсюда.

– Я сказал «старший редактор», – заявил Чиун, с презрением оглядывая тесное пространство, где на всех стульях лежали стопки рукописей, а в углу была одна-единственная пластмассовая скамейка. Тут и стоять-то было трудно, а не то что передвигаться.

Во времена первого великого Мастера Синанджу, Ванга Доброго, служившего одной из величайших династий в Китае, провинившихся чиновников в порядке наказания переводили из их кабинетов в тесные каморки, где стоит сделать шаг в любую сторону, как тут же упрешься носом в стену. Некоторые из последователей Конфуция предпочитали лишить себя жизни, чем подвергнуться такому унижению.

– Мистер Чиун, – вежливо обратилась к нему приятная женщина с таким тягучим южным выговором, что его можно было намазывать на хлеб. – Это и есть кабинет старшего редактора.

Чиун осмотрелся по сторонам еще раз – очень медленно, с очень нескрываемым презрением.

– Если это – кабинет старшего редактора, то где работают рабы?

– Боже, да мы все тут рабы и есть, – расхохоталась женщина и позвала еще несколько своих коллег, чтобы послушали, что говорит этот, совершенно замечательный, пожилой джентльмен.

Все нашли это забавным. Все нашли этого, совершенно замечательного пожилого джентльмена, забавным. Все находили книгу совершенно замечательной. Особенно – старший редактор. У нее было несколько замечательных предложений, касающихся этой замечательной рукописи. Просто замечательной.

Она говорила так, как говорят все эти юные женщины с помпонами, которых Чиун перевидал немало. Масса энтузиазма. Вероятно, столько энтузиазма не было в этом мире с той самой поры, как Чингиз-Хан впервые в жизни встретился с войском Запада, одолел его за час и решил, что вся Европа – у его ног.

Среди редакторов была даже одна, которая разрыдалась, когда прочитала о том, каким неблагодарным оказался первый белый, обучившийся искусству Синанджу, и как Чиун его простил, и как много Чиуну пришлось пережить.

– Я мало кому рассказывал, – произнес Чиун в спокойствии собственной правоты, довольный тем, что вот, наконец-то, спустя столько лет, полный отчет обо всех