правительство. И вот уж вечер. А ведь он еще чуть ли не ежедневно выступал в суде, так что речи ему приходилось готовить по ночам. Нечего было и думать сосредоточиться среди этой толчеи и суеты. Поэтому Цицерон уединялся в какой-нибудь из своих загородных вилл, где его окружали лишь зеленые рощи да любимые книги. Его неизменно сопровождали верный Тирон и малышка, как он называл Туллию. С ней он делился своими творческими замыслами, она была его первой слушательницей. У Цицерона было много загородных домов. Но больше всего он любил Тускулум.

Этот маленький сельский городок расположен был среди Альбанских рощ и холмов. С одного из них как на ладони виден весь Лациум. Это место, по словам Цицерона, обладало удивительным свойством — как только туда приедешь, все заботы от тебя отлетают и на душу нисходят мир и покой. «Только здесь я отдыхаю от всех невзгод и трудов», — пишет он Аттику (Att., 1, 5, 7). В одном своем диалоге он рисует людей, приехавших из столицы отдохнуть в Тускулум. Они измучены, издерганы, подавлены государственными заботами. И сначала ни о чем, кроме этих забот, они и говорить не могут. Но постепенно сам воздух Тускулума словно очищает их души. Они отходят, светлеют и вот уже смеются и шутят. И, выздоровевшие и окрепшие, они садятся на зеленой лужайке под раскидистым платаном, и начинается отвлеченная беседа (De or., I, 26–28).

Цицерон всю жизнь украшал свою тускуланскую виллу. И не просто украшал — он мечтал перенести сюда, в сердце Альбанских холмов, Платонову Академию. Вокруг дома он разбил такие же сады, как в Афинах, построил такой же гимнасий и такую же палестру. Он купил в Греции статуи и барельефы, и они стояли теперь вдоль аллей и колоннад. Он часто так и называет теперь Тускулум — Академия. Здесь можно было отдыхать под тенистыми платанами, вроде тех, которые описаны в Платоновом «Федре», а в самый зной укрыться в крьггой галерее (Att., I, 11, 3; 8, 9; 10, 3; 9, 2; 6, 2). Гордостью Цицерона была его библиотека. Он был страстный библиофил и с ранней юности собирал книги. Он покупал все заинтересовавшие его свитки. Когда же у него не хватало денег, он приходил в отчаяние и трогательно упрашивал своих приятелей не продавать пока книги — когда он разбогатеет, то непременно их купит. Книги он называл своими друзьями. Как раз в описываемое время он поехал на несколько дней в Путеолы, приморский курорт, славившийся купанием, водами и морскими деликатесами, особенно устрицами. Он пишет оттуда Атгику: «Я здесь просто обжираюсь… библиотекой Фавста. А ты, верно, подумал — лукринскими устрицами… Науки утешают и воскрешают меня. И я предпочитаю сидеть здесь в твоем маленьком кресле под статуей Аристотеля, чем в их курульном кресле» (IV, 10, 1).

В Тускулуме и происходит действие первого сочинения Цицерона. Называется оно «Об ораторе» и посвящено искусству красноречия. Это, конечно, не должно было никого удивить. Естественно, что знаменитый оратор, достигнув вершины славы, захотел передать свой опыт молодому поколению. Все, разумеется, ожидали, что это будет некое пособие по риторике, где объясняется, как строить речь, как вызвать у слушателей гнев, жалость или смех, а для иллюстрации приводятся примеры из каких-нибудь выдуманных, а подчас и реальных дел. Как же должны были изумиться современники, открыв книгу Цицерона!

Это совсем не пособие, не учебник и даже не трактат по риторике. Тут нечто совсем другое. Цицерон оживляет перед читателем картину далекого прошлого — одно из самых сладких для него и в то же время мучительно-грустных воспоминаний. Он рисует своего учителя Красса Оратора, в которого был влюблен в юности. Осень 91 года. Жить Крассу осталось несколько дней. Но он об этом не подозревает. Он весел и полон сил. На праздничные дни — последние в своей жизни! — он уезжает на свою любимую Тускуланскую виллу. К нему приезжают Антоний, Катул, Юлий, Сульпиций — словом, все те, перед которыми так благоговел в дни юности Цицерон. Все они обречены. Через несколько месяцев грянет революция, польются потоки крови и их головы лягут на Форуме. И вот они, ни о чем не догадываясь, безмятежные и спокойные, прогуливаются по тенистым садам Тускулума, и начинается у них увлекательный разговор о природе красноречия.

Но дело даже не в тех умных и интересных мыслях, которые они высказывают. Дело в самом Крассе. Его фигура стоит в центре рассказа. Некогда Цицерон в уме своем создал образ небесного оратора, оратора из мира идей Платона. Образ этот многим казался нереальным, фантастическим. И вот сейчас этот идеал воплотился в живого человека — Красса. Он сам олицетворяет собой великое искусство красноречия. Он артист до мозга костей, артист в каждом слове, в каждом жесте. Только глядя на него, мы понимаем, что такое красноречие.

Цицерон признается, что ему было больно писать о тех днях. «Горечь воспоминаний оживила во мне старую и тяжелую печаль. Ибо не прошло и десяти дней, как Люций Красс, с его поистине бессмертным дарованием… был унесен неожиданной смертью» (De or., III, 1). И Цицерон вспоминает свое детское отчаяние, вспоминает, как, войдя в пустую Курию, он трогал скамью, на которой последний раз сидел Красс. Но теперь через много лет все представлялось ему в ином свете. «По-моему, Красс, тебе были дарованы свыше и блистательная жизнь, и своевременная смерть, ибо… тебе пришлось бы быть свидетелем похорон отечества». Не увидел он и «этого общества, где все извращено… Он жил одной жизнью с Республикой и погиб, когда она погибла» (De or., III, 8—12). Смерть Красса совпала с «похоронами» Республики. И та тьма, которая упала на Рим после его смерти, делает еще ярче свет, озаряющий кружок этих мирно беседующих людей. Это свет заката. Мы видим не только последний день Красса, но и последний день Рима. Это и придает особое грустное очарование диалогу.

Почти сразу же Цицерон приступил к следующему сочинению. Давалось оно ему нелегко. Он все время был недоволен. Рвал уже законченный текст и начинал сызнова (Q. fr., III, 5, 1). «Я пишу то сочинение, о котором тебе говорил, — сообщает он брату, — книгу «О государстве». Это тяжелый и вязкий труд. Но, если получится то, что я задумал, мои усилия не пропадут даром. Если же нет — я брошу его в море, на которое смотрю, когда пишу» [96] (Q.fr., 11, 12, 3). И «его усилия не пропали даром». Книга «О государстве» — наверно, самое знаменитое из всего, что он написал.

Тут передо мной встает следующая трудность. Сочинения Цицерона читали и перечитывали. Писали и пишут целые трактаты о юридических, политических и философских взглядах Цицерона. Ясно, что произведения эти глубокие и многоплановые. И в этой главе я просто не в состоянии охватить все эти проблемы. Да я и не чувствую себя достаточно компетентной. Поэтому я остановлюсь только на одном их аспекте, аспекте религиозном.

В трактате «О государстве» Цицерон вновь обратился мыслью к мечтам своей юности. В те далекие годы, когда он был учеником Сцеволы Авгура, он очень любил слушать рассказы своего старого учителя о прошлом. Сцевола, как это часто бывает с пожилыми людьми, постоянно вспоминал свою молодость и тех людей, которые его тогда окружали. И один из этих людей поразил тогда воображение мальчика. Это был Сципион Эмилиан, великий полководец и прекрасный оратор, истый римлянин нравом и эллин по образованию, человек благородный и великодушный. Он сделался любимым героем юного Цицерона. Он воображал себе целые картины из его жизни, мечтал, что будет с годами на него похож. Вот этого-то человека и сделал оратор теперь героем своего диалога. У него на вилле собираются друзья, самые знаменитые и ученые люди Рима. И между ними возникает разговор о природе государства[97].

Греческая политическая наука выделяла три так называемые правильные формы государства: монархия — законная власть одного человека, аристократия — власть избранного совета и демократия — власть всего народа, соблюдающего собственные законы. Но все эти формы кажутся Сципиону и его друзьям несовершенными. Во-первых, они несправедливы. При царской власти все вершит один, народ же совершенно устранен от управления. При аристократии граждане, правда, выбирают своих руководителей, но они совершенно не участвуют в принятии важных решений. При демократии же предполагается полное равенство в управлении, а «само это равенство несправедливо», так как люди неравны от природы. Во- вторых, каждое такое государство находится словно на вершине крутого обрыва: минута — и все полетит в бездну. Ведь монархия превращается в деспотическое правление, ибо в самом лучшем, самом мудром царе сидит свирепый деспот. Либо он изменится сам, как случалось с многими правителями, испорченными