чрезмерной властью; либо ему наследует недостойный преемник. Аристократия вырождается в господство знатных или, что еще хуже, богатых. Народ ежегодно голосует. Но это фактически выборы без выбора. Граждане выбирают тех, которых надо выбрать. Что же до демократии, то она скатывается к господству толпы, охлократии, а это самое ужасное. Ибо нет тирана страшнее, чем взбесившаяся чернь. Вскоре вожаки народа захватывают неограниченную власть. Так «из величайшей разнузданности, которую они почитают единственной свободой», вырастает тирания (Сiс. De re publ, I, 43–47; 68). Однако, говорит Сципион, все-таки можно построить справедливое, долговечное и разумное государство. И это государство не идеал, не фантазия философа. Нет, это реально существующая римская Республика, в которой власть равномерно распределяется между монархическим элементом, выраженным властью ежегодно переизбираемых народом консулов, аристократическим — сенатом и демократическим, то есть народным собранием. Иными словами — между элементами всех трех правильных форм, которые находятся в равновесии. И Сципион шаг за шагом рассматривает римскую историю и римские политические учреждения и объясняет их смысл[98].

Можно себе представить, как интересны были все эти рассуждения для современников Цицерона, которые, видя гражданские бури, потрясавшие Рим до самых основ, не раз, должно быть, с тоской спрашивали себя, в чем их смысл и где же спасение. Но все-таки не эти мысли привлекали поколения людей, которые жадно читали книги Цицерона в то время, когда уже почти не помнили о республике и совсем не интересовались политикой. Что же более всего влекло этих людей? Последняя книга диалога, которая получила название «Сон Сципиона».

В конце беседы Сципион рассказывает друзьям чудесный сон, который он видел в ранней юности, когда к нему не снизошла еще слава. Тогда он простым воином прибыл в Африку, еще не подозревая, на какую головокружительную высоту вознесет его там судьба. Тотчас он отправился к нумидийскому царю Масиниссе, старому другу своего деда Сципиона Старшего. Царь принял его как родного сына; он вспоминал свою юность, и они полночи проговорили о Сципионе Старшем. Наслушавшись рассказов об этом великом герое, Эмилиан наконец заснул в одной из комнат дворца среди экзотической роскоши. Тут и посетило его необыкновенное видение.

Внезапно он услыхал голос, назвавший его по имени. Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоит тот, о ком рассказывал Масинисса — сам Великий Сципион — именно такой, каким он всегда представлял его себе. Эмилиан содрогнулся, но дух полководца ободрил его и поднял на воздух. Они поднимались все выше и очутились наконец среди звезд в круге, полном ослепительного света. То был Млечный Путь. Отсюда им видна была как на ладони вся Вселенная. Она представляла собой величественный храм, посреди которого висел земной шар. «Все казалось мне прекрасным и изумительным. Звезды были такими, какими мы их отсюда никогда не видим, и такой величины, какой мы не могли и подозревать. Звездные шары намного превосходили величиной Землю. Сама же Земля показалась мне такой крошечной, что мне стало обидно за нашу державу, которая занимает на ней, как бы точку». Звезды окружали их отовсюду. Это были живые, прекрасные и разумные существа. Кругом гремели аккорды какой-то божественной музыки.

— Что это за звуки, такие дивные и такие сладостные? — спросил Эмилиан.

— Музыка сфер, — услышал он в ответ.

Это гармония, образовывающаяся от вращения всего мира. И нет звуков прекраснее. Слышать ее грубым земным ухом нельзя. Но «ученые люди, подражая ей в мелодиях струн и пении, открыли себе путь вернуться сюда, как и те, кто наделен был талантом и в земной жизни занимался науками, внушенными богами». Растерянный и оглушенный всем увиденным и услышанным, Эмилиан нашел наконец силы спросить у своего таинственного вожатого, живы ли все те, кого называют умершими, и жив ли сам Сципион.

— Конечно, — отвечал он. — Те, кто вылетел из оков своего тела, словно из темницы, живы. А то, что вы называете жизнь, — это смерть. Но почему ты не глядишь на отца своего Павла, вот он подходит к тебе?

И тут Эмилиан увидел своего горячо любимого отца, который скончался 11 лет тому назад. Он залился слезами, но в следующую минуту был уже в объятиях отца. Несколько времени Эмилиан не мог побороть своего волнения и сдержать льющиеся слезы. Овладев собой, он спросил:

— Отец, если это и есть жизнь, как я услыхал от Публия Африканского, зачем же я медлю на Земле? Почему не спешу прийти сюда, к вам?

— Нет, — отвечал он, — только когда тот бог, которому принадлежит этот храм, что ты видишь, освободит тебя от оков тела, тебе откроется путь сюда. Ведь люди рождены, чтобы оберегать тот шар, который ты видишь в центре этого храма и который называется Землей. А душа дана им из тех светил и огней, которые вы зовете звездами. Поэтому, Публий, тебе и всем благочестивым людям подобает удерживать душу в оковах тела. Без дозволения того, кто эту душу дал, уйти из человеческой жизни нельзя — таков долг, возложенный на вас богом».

И главный наш долг — это долг перед родиной. «Всем, кто спас отечество, помог ему, укрепил, предназначена на небе обитель, чтобы они вечно пребывали там в блаженстве. Ибо ничто не угодно так верховному богу, который правит миром — во всяком случае из того, что происходит на Земле, — как собрание и общества людей, связанных правом; эти сообщества называются государствами. Те, кто сохраняют и направляют эти общины, спускаются на землю отсюда и сюда же возвращаются… Если ты захочешь… лицезреть это место и этот вечный дом,, не думай о человеческих наградах за свои поступки — пусть сама доблесть будет тебе наградой и влечет к истинному достоинству».

В заключение Сципион говорит:

«— Запомни: смертен не ты, а твое тело. Ведь ты не эта оболочка. Человек — это его разум, а не та форма, на которую можно показать пальцем. Поэтому знай: ты — бог, если бог тот, кто живет, кто чувствует, кто помнит, кто предвидит, кто управляет, кто повелевает и движет телом, которое ему дано, так же, как нашим миром управляет верховный бог. И подобно тому, как миром, который отчасти смертен, движет вечный бог, так и бренным телом движет вечная душа… Упражняй себя в добрых делах. Самые благородные мысли — это заботы о благе родины. Тот, чей дух к этому стремится, кто потружен в эти заботы, взлетит легко в небесную обитель и этот чертог…

Он удалился и я проснулся» (De re publ., VI, 9—29).

Таков знаменитый «Сон Сципиона». Он оказал огромное влияние на европейское человечество. Его комментировали и языческие ученые, и христианские Отцы Церкви. Данте подражал ему, Петрарка перелагал в своей «Африке». Буркхардт рассказывает, какое удивительное впечатление производил «Сон Сципиона» на людей Возрождения. «Эти языческие небеса… — говорит он, — вытесняли христианские небеса». И свои надежды на бессмертие они основывали уже не на Священном Писании, а на «Сне Сципиона»{55}. Нет никакого сомнения, что Шекспир думал об этом же видении, когда писал:

Взгляни, как небосвод

Весь выложен кружками золотыми;

И самый малый, если посмотреть,

Поет в своем движенье, точно ангел,

И вторит юнооким херувимам.

Гармония подобная живет

В бессмертных душах; но пока она

Земною грязной оболочкой праха

Прикрыта грубо, мы ее не слышим.

(«Венецианский купец»)

Гофман рассказывает, что прочел «Сон Сципиона» еще ребенком. Он произвел на него неизгладимое впечатление. «Я, помню, убегал иной раз в светлые лунные ночи из дому и прислушивался, не донесет ли ветер до меня отголоски тех чудных звуков»{56}.

И подобное восхищение понятно. Я не знаю другого произведения, которое столь решительно

Вы читаете Цицерон
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату