наверное, пошли анекдоты про еврея, который брил крыжовник и продавал его за виноград, или про еврея, который продавал варёные яйца по той же цене, что и сырые, но зато был при деле и имел «навар». Всё это, конечно, смешно. Грустно другое: дети, росшие в таких семьях, получали довольно специфическое воспитание. На фоне религиозных фантазий о богоизбранности своего народа, о том, что евреи — народ вечный, а другие — временные и пр., обман с целью наживы, пробивание себе пути в жизни при помощи, мягко говоря, недостойных приёмов — всё это воспринималось ими как должное. Не случайно ведь свободу вероисповедания называют свободой совести. Для некультурного религиозного человека человек другой веры — и не человек вовсе, так что в обмане его совесть не помеха. И не случайно, наверное, министр юстиции Н. А. Манасеин обратил в своё время внимание на то, что евреи, влившиеся в русскую адвокатуру, вводят в её деятельность «приёмы, не гарантирующие моральную чистоту». А какие ещё приёмы могли ввести те еврейские адвокаты, которые выросли в среде постоянного мелкого жульничества? Тогда, как и теперь, многие не понимали, что жить нужно так, чтобы любая, сказанная или написанная о тебе гадость, оказалась ложью.
Интеллигент и человек интеллигентной профессии — это не одно и то же. Евреи, получившие образование в русской школе, влились в русскую интеллигенцию с идеями равенства и уважения к личности вне зависимости от её национальности и вероисповедания. Они развили и обогатили русскую науку и культуру своим трудом и талантом — и это прекрасно. К сожалению, правда, прекрасные идеи о свободе, равенстве и братстве использовались и до сих пор используются некоторыми их носителями до тех пор, пока они не добрались до кассы, а потом призывы к равенству нередко глохнут и на их место являются призывы к стабильности, незыблемости конституции и принципа частной собственности, а то и просто слышится возглас: «Карте место!» И всё-таки евреи стали близки русской интеллигенции. Любить того, кого не любит и притесняет грубая жестокая власть, для неё было естественным. Когда известный сионист В. Жаботинский сказал, что русская революция 1905 года ничего не дала евреям (остались и черта осёдлости, и процентная норма), кто-то ему на это заметил, что в результате всех произошедших событий российское еврейство добилось гораздо большего: оно отождествило себя с русской интеллигенцией, представителей которой называют теперь «жидами». Симпатичной стороной еврейства для русской интеллигенции явилась, конечно, склонность евреев к интеллектуальному труду, что в сочетании с накопленными за века страданиями давало неплохой эффект. Достоевский не случайно ответил на вопрос о том, что надо для того, чтобы стать писателем, коротко и ясно: «Страдать надо».
Слово «жид» евреи воспринимали так, как негры воспринимали щёлканье бича. В российской же прессе это слово встречалось чуть ли не повсеместно, что в интеллигентном обществе, естественно, находило осуждение, однако не служило помехой для употребления, как не служило препятствием и решение суда, состоявшегося в 1887 году по уголовному делу. Тогда суд признал слово «жид» оскорблением. Однако Судебная палата нашла его просто «неприличным выражением» и снизила осуждённому наказание.
Но ничто: ни приговор суда, ни даже интеллигентность — не мешали москвичам острить по поводу евреев. В первую очередь, естественно, изгалялись антисемиты. Узнав, например, о том, что барон Гирш собирается выделить из своего капитала кругленькую сумму на переселение евреев из России в Аргентину, одна из газет по этому поводу заметила: «Барон Гирш обещал выделить 8 миллионов рублей на переселение 500 тысяч евреев в Аргентину. 500 тысяч благодарностей ему… вероятно, он надеется на то, что через год Аргентинская республика даст 16 миллионов за переселение жидов из Аргентины обратно в Россию». Следует заметить, что Гирш прогадал, Аргентина такого предложения ему не сделала. Еврейская тема не могла, естественно, обойти стороной анекдоты. Среди офицерства ходили, например, такие: Обходит царь строй нижних чинов и спрашивает Иванова: «А ты мог бы меня убить?» Иванов крестится и бормочет: «Господи помилуй, ваше величество, никак нет!» Подходит царь к солдату еврею и спрашивает: «А ты мог бы меня убить?» — а еврей отвечает: «Чем, я же барабанщик». В другом анекдоте царь, обходя строй, спрашивал еврея-солдата: «А ты узнал меня?» На что еврей отвечал: «А как же, ви ж вилитый рубль!» (Профиль Николая II был выбит на тогдашних металлических рублях.)
Очень возмущало антисемитов засилье евреев в печати. «Еврей — репортёр, еврей — романист, еврей — публицист, еврей — поэт, еврей — критик и философ, еврей… Везде еврей — скажите, где его нет?» — вопрошал газетчик и публиковал за подписью «Гейне из Замоскворечья» целую поэму, посвящённую этой теме. В поэме, в частности, были такие строки:
И всё-таки остаться совсем без евреев русские патриоты не хотели. На ком бы они тогда могли срывать свои патриотические чувства? Что ни говори, а антисемитизм не только позволял им сосредоточиться, но и укреплял боевой дух. Не случайно же автор одной из статей, посвящённых животрепещущему еврейскому вопросу, писал: «Положим, совсем перевести жидов на Москве невозможно, без жида да без клопа русский человек ночи не уснёт, — ну а всё же персидским порошком посыпать не мешает».
Борясь со взглядами либералов, идеология которых по сути своей подтачивала сложившееся материальное благополучие патриотов, связанных с самодержавием, антисемиты били по евреям, как по наиболее уязвимой части левого крыла общества, разделяющего крамольные взгляды. Издевались и над Алексеем Максимовичем Горьким, называя его не иначе как «босяком».
Но особенно «любимым» объектом их вражды стал Сергей Юльевич Витте, главный, как они считали, либерал и юдофил страны. После бесславного окончания войны с Японией и заключения с ней Портсмутского мира именно на него посыпались обвинения во всех мыслимых и немыслимых грехах и преступлениях. 5 ноября 1906 года Надежда Муромцова в газете «Вече» разразилась таким стихотворением:
