святого Ефрема Сирина). Чтение завершалось тем, что патриарх отирал губкою образ Страшного суда и другие иконы, затем осенял крестом и кропил святой водой царя, властей духовных и светских, стоявший внизу народ.
По окончании действа Алексей Михайлович отправлялся слушать обедню в Благовещенский собор, а патриарх с крестным ходом возвращался в Успенский собор. В это время в Столовой, а иногда и в Золотой палате шли необычайные приготовления. Накрывался и уставлялся яствами огромный стол для нищей братии. Дело в том, что в канун поминания угодников и усопших родных тема нищелюбия вновь приобретала особое звучание. Алексей Михайлович принимал нищих как самых высоких гостей, жалуя из своих рук кормом и деньгами.
Устраивались царем столы для нищих и в другие дни. Так, 10 апреля 1665 года, в неделю жен- мироносиц, царь усадил 60 нищих за стол в Передней палате и в Комнате, то есть в своих личных покоях. Потчевали нищих в дни семейных торжеств. При этом Тишайший не просто подавал детям пример нищелюбия. Он приучал их к этому. В 1667 году, по объявлении Алексея Алексеевича наследником, в Передней палате был устроен от имени царевича стол для убогих.
Подобные угощения были делом обычным для православной Руси. Напротив, долгое время именно петровское преследование нищих, прекращение их кормления воспринималось как отступление от благочестивой традиции. Согласно Евангелию, благотворя нищим и убогим, христианин в их лице благотворит Христу. Милостыня — один из путей к искуплению и спасению. В этом смысле нищие были так же необходимы богатым, как сами богатые — нищим.
Разумеется, и до Петра об этой христианской добродетели нередко забывали. Но если Петр видел в потворстве нищим, способным работать, вред государству, то отказ нищелюбствовать в XVI–XVII веках объяснялся жестокосердием и скупостью. Еще Стоглав писал о нищих, что они «всякую скорбь терпят и не имеют, где главы подклонити», и что им не сочувствуют и не милосердствуют — «везде их гнушаются». Второй царь из дома Романовых зарекомендовал себя великим милостником и нищелюбом. Риторический вопрос Стоглава: «На ком грех взыщется?» — за гибель нищих от «недозора» и «глада», он отнес к себе и в своей щедрости к убогим превзошел всех московских государей.
…На Масленице, во вторник и в четверг, в Успенском соборе совершалось поминовение усопших святителей московских — патриархов и митрополитов. С этих панихид начинались Прощеные дни. Алексей Михайлович открывал их объездами по монастырям и монастырским подворьям. Начинал он с кремлевских и заканчивал загородными монастырями. Объезды занимали несколько дней — со среды до пятницы. Особенно торжественно было посещение Новоспасской обители, куда Алексей Михайлович ходил прощаться на могилы своих предков.
В Прощеное воскресенье, перед Великим постом, к царю приходил прощаться патриарх. Обряд совершался в Столовой палате. После патриарха к царю подходили прощаться духовенство и придворные. Царь жаловал к руке сначала членов Боярской думы, затем, по нисходящей, представителей московских чинов. Церемония была утомительна и требовала огромного терпения — перед государем проходили сотни человек, произносивших прощеные слова и припадавших к руке. Кажется, в этом смысле утомительнее для царя были лишь пасхальные дни.
Обряд включал еще один важный момент — принятие прощальных чаш и тайное прощание царя и патриарха. Церемония проходила в Крестовой или Столовой палате Патриаршего дворца. По указу государя стольники подносили в трех кубках патриарху романею, рейнское и бастру. Приняв кубки, владыка отливал из каждого для себя, а затем подносил Алексею Михайловичу «всех питей по три кубка». Государь пробовал из каждого и отдавал кубки стольникам, которые несли их назад в сени, где находился принесенный с Сытного двора питейный поставец. После этого стольники тем же порядком вносили кубки для бояр и думных людей, пришедших с государем.
Вся церемония «тем же обычаем» повторялась с красным медом — государю три ковша, боярам по одному, причем ковш был золотой. Затем наступал черед для белого меда, который разносили в серебряных ковшах. После прощальной чаши наступало время сокровенной беседы царя и патриарха — напоминание всем о духовном предназначении великого архипастыря. Все покидали Крестовую, оставляя Алексея Михайловича с глазу на глаз с патриархом. Беседа включала ряд уставных вопросов: как царь держит христианскую веру и не склонен ли к ереси? С верою ли поклоняется иконам и с чистым ли сердцем кается и держит духовное послушание?[407]
Алексею Михайловичу пришлось вести такие беседы с пятью патриархами, из которых троих — Иосифа, Иоасафа II и Питирима он пережил, одного — Никона — низвергнул, а последний, Иоаким, пережил его. Едва ли эти «тайные беседы» выходили за рамки традиционных исповедальных расспросов. Исключение мог составить лишь Никон, да и то в первые годы патриаршества, когда его духовное влияние на Алексея Михайловича было чрезвычайно сильным.
Обряд прощения повторялся в Великую среду Страстной недели, по окончании великопостных служб. Происходил он в Успенском соборе, где царь, патриарх, власти и придворные взаимно испрашивали прощение. Алексей Михайлович упоминал об этом обряде в своем рассказе Никону о последней встрече с патриархом Иосифом. Патриарх из-за болезни не был ни у заутрени, ни у обедни. Тогда царь сам отправился к владыке. «И посидя немного, я встал и ево поднял, и так ево почало знобить, не смог и достойно проговорить славу, проговорил с отпуском насилу. Да почел ко мне прощения говорить, что говорят в среду на Страстной. И я ему отвещал по уставу, да сам почел прощение к нему творить да поклонился в землю ему, а он малой поклон сотворил»[408].
Обряд прощения в Великую среду включал не только традиционные увещевание и ответы «по уставу», но и важные обрядовые действия. Во время службы патриарх без митры, стоя у амвона, творил молитву «Владыко многомилостиве»; присутствующие в соборе, включая царя, склонялись в большом поклоне. По окончании молитвы патриарх испрашивал прощение у духовенства. Затем к патриарху подходил Алексей Михайлович, просил вслух прощение и получал благословение. Следом просили прощения у владыки духовные власти, бояре и остальные присутствующие в порядке своего чина.
На первой неделе Великого поста, в воскресенье, совершалась еще одна церемония, призванная с особой силой выразить православный характер Московского царства. Это было «действо Православия», или Торжество Православия. В Московскую Русь оно пришло из Византии и было связано с окончательной победой над иконоборцами. В Царьграде празднество включало торжественное шествие в Святую Софию, которая тем самым как бы навсегда отбиралась у иконоборцев[409]. На русской почве «действо Православия» приобрело более широкое толкование. Оно должно было символизировать торжество церковных установлений и норм в жизни всей православной Руси.
Церемония проходила на площади перед Успенским собором, для чего заранее устраивался помост с местами для патриарха и царя. Алексей Михайлович, всегда пекшийся о великолепии подобных зрелищ, особенно заботился о красоте помоста. Известно, что в 1673 году по царскому распоряжению такой помост был «зело добре устроен», для чего на него не пожалели ни красных сукон, ни ковров, ни даже стекол. Из дворца для чудотворных икон принесли «кресла, или подмостки».
Благовестные воскресные колокола, сменяясь «валовым» звоном, созывали православных. Действо начиналось крестным ходом «с верху». Из царских покоев и Верховых соборов — Благовещенского, Спасского за Золотою решеткою, Рождественского на сенях — выносили особо почитаемые иконы. Следом появлялся в Большом наряде Алексей Михайлович. Патриарх встречал иконы и государя против Грановитой палаты. После молебна процессия направлялась к помосту. Под пение канона размещали иконы, после чего следовало поучение о чести святых икон — прямое напоминание о корнях праздника. При этом во время возглашения «аще кто не почитает и не кланяется святым иконам, да будет анафема», Алексей Михайлович сходил со своего места и прикладывался к иконам. Следом за ним прикладывались патриарх, власти, светские чины.
Особое место в церемонии занимало «возглашение» синодика, совершаемое протодиаконом. Пение вечной памяти сменялось провозглашением анафемы еретикам и неправоверующим. Все они объявлялись врагами церкви и государства. При Алексее Михайловиче к прежним обидчикам церкви прибавились Разин и раскольники.
По-видимому, на уровне повседневных представлений анафема затмевала иной смысл происходящего. Когда Витсен, чье любопытство не знало предела, поинтересовался о значении праздника, то получил такое разъяснение: это день, «когда проклинают всех нечестивых», включая католиков и
