– Эти комментарии можно не слушать! – нервничал Лахтин.

– Платон Леонидович, замечание! – традиционно доносилось от судьи.

А Лебедеву хоть бы хны. В суде между ним и Ходорковским установилась связь. Оба понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Как медиумы, принимали сигналы друг друга, трансформировали их и в свойственной каждому индивидуальной форме направляли эти сигналы в дело, в работу. Так выстраивали свою линию поведения, свою каждодневную жизнь, свою защиту.

Ходорковскому, казалось, не хватало хулиганистого азарта, язвительности. Уж слишком внешне интеллигентный и воспитанный он был. Представить его советующим Лахтину обратиться за помощью в Кащенко, согласитесь, весьма трудно. Это уже будет не Ходорковский. Но зрителей его вежливое обращение «уважаемый прокурор» порой тоже раздражало. Да так, что по рядам проносился шепот: «Да не уважаемый он, не уважаемый… Ну, Михаил Борисыч…».

На один и тот же вопрос судьи, были ли они судимы ранее, Ходорковский ответил: «Да, в 2005 году», Лебедев: «Да, преступным приговором Мещанского суда».

Вообще, характер и поступки Лебедева преображали черты Ходорковского – его сдержанность, интеллигентность. Рядом друг с другом они испытывали вдохновение, заряжались…

На первый взгляд, незащищенный от внешнего мира Ходорковский и Лебедев, внешне ничего не боящийся и самоуверенный. Он относился к Ходорковскому с каким-то трепетом что ли. Часто можно было увидеть картину, как они оба стоят в «аквариуме», разговаривая с адвокатами.

Ходорковский напряжен, Лебедев кладет ему руку на плечо. И вот так они стоят и слушают адвокатов…

Щепетильный, пунктуальный, Платон Лебедев не пропускает и не прощает мелочей. Даже с какой-то порой болезненной педантичностью. «Дьявол кроется в деталях», – если не девиз, то любимое выражение. С каждой деталью работает подолгу, показывая ее с разных ракурсов. Вывод часто один – «не годится, не позорились бы». А уж если это крупная ошибка, то все… «Ваша честь, свидетельского иммунитета у подельника Лахтина – Каримова нет. Сюда его, на трибуну!»

Строг, но справедлив. К прокурорам обращается не иначе как «подставные», следователей и всех, кто причастных к делу ЮКОСа, называет «шпаной». На время процесса по просьбе всего боящегося судьи Данилкина от употребления этого термина согласится временно отказаться. В обмен на то, что судья все же будет делать прокурорам замечания. Судья слово часто не сдерживал. Лебедев каждый раз публично напоминал о договоренностях. Данилкин молчал.

Такое отношение к прокурорско-следовательскому институту не показное, а образ жизни. Рядовыми исполнителями этих людей не считает. Да, все вместе с зачинателями дела ЮКОСа из высших эшелонов власти – «шпана». Причем, по Лебедеву, в прямом смысле этого слова. Даже не раз приводил судье определение термина из словаря Ожегова… «Шпана» – потому что заинтересована, потому что – и в этом с ним согласен Ходорковский – доходы «шпаны» с 2003 года выросли в разы. Например, в разы выросли доходы у прокурора Лахтина, всегда для виду катающегося на метро и ходящего в мундире круглый год…

Лебедев своенравен. Сидит в «аквариуме», положив ногу на ногу. Абсолютно свободен. Раскрепощен. Жует жвачку. Что не может не раздражать. «Жвачку-то выньте изо рта, когда с прокурором говорите», – прокурор Ибрагимова. Ноль внимания. Презрения нет. Просто ноль внимания. И это еще больше раздражает. «Хам, хам, хам!..» – возбужденно кричит Ибрагимова. И дальше уже смешит весь зал. – «Привыкли быть там у себя на лидирующих позициях…»

И на язык в том числе. Взгляд орлиный. Чертовски обаятелен.

– Орел, в общем, – вдыхают поклонницы всех возрастов, которых я лично за все время процесса насчитала от пяти до десяти, хотя наверняка их больше…

Лебедева обожают. Как и на Ходорковского, на Лебедева собираются аншлаги во время дачи им показаний.

Мужчины любят его за четкость мысли, хулиганистый слог, женщины – за все вместе взятое. Судья, когда выступает Лебедев, всегда нервничает и держит наготове молоток – чтобы стукнуть по столу, или ручку – чтобы записать тысячное замечание в протокол…

– Пишите, пишите, Ваша честь, – не останавливаясь и боясь потерять мысль (а говорит в этот момент, как правило, о «шулерстве» Лахтина), мимоходом бросает Лебедев.

Сначала судья, не встречавший еще такого в своей практике, балдел. Потом решил повторять: «Я заношу вам повторное замечание».

– Я понял, понял. Заносите, Ваша честь… Итак, идем дальше.

Эмоционален и свободен в проявлении чувств. Когда приходит красивая жена Маша, расплывается в улыбке. Просит Ходорковского поменяться с ним местами, чтобы быть ближе…

– И обязательно купи им мороженое. Много! – всегда кидает, когда Маша уходит и даже показывает руками – как «много».

Ходорковский в проявлении чувств при приходе жены менее эмоционален. Он разговаривает с Инной глазами. Часто ее чем-то смешит. Иногда они так подолгу беседуют глазами, что ими не может не любоваться судья – уставится на них, как в кино, и даже не слушает, что там в данный момент читает Лахтин… А Ходорковский показывает Инне глазами на Лахтина, подносит палец к виску, косит глаза… Инна смеется. Судья смотрит на них, забыв обо всем на свете…

Ходорковский и Лебедев разные. Ходорковский – гораздо публичнее, строго в рамках бизнеса себя к моменту ареста уже не держащий. Не для формы, а с головой погружавшийся в общественные проекты, не для формы, а осознанно спонсирующий политические партии. Словом, к 2003 году коллеги по цеху вполне справедливо могли про него сказать: «Мы его теряем». И его действительно теряли стремительно. И он терялся среди них. Окончательно и бесповоротно. Лебедев был менее публичен, не закрывался работой, но и за ее рамки не выходил. Это была частная жизнь частного успешного человека. Занимающегося частной благотворительностью, но в общественные проекты, политику и все то, во что так стремительно втягивался его друг и партнер, не ввязывающегося. Не то чтобы это его не интересовало. Он понимал, что где-то там есть другая жизнь, со своими бедами и трудностями, но…

– Последние года три-четыре до ареста у меня было ощущение суперкомфорта работы. Понимаете, замечательное ощущение комфортности работы, – говорил он нам с Муратовым и Ростом на очном интервью. – Конечно, коллеги (и опускал руку на плечо Ходорковского. – Примеч. ред.) к этому тоже прикладывали определенные усилия. Комфортно было работать. Некогда было, с сожалением могу сейчас констатировать, слишком глубоко задумываться о той параллельной грязи и рисках, которые существуют в стране. Ну, иногда что-то читаешь в газетах, видишь по телевизору… Но затягивание в комфортную работу притупляет, что ли, чувствительность ко многим темам, которые на самом деле есть и были, оказывается. Ты их не то что вовсе не замечал, но по-другому оценивал. А сейчас, когда это коснулось себя любимого, ну что ж!..

Возвращаясь к суду, скажу, что там Платон Лебедев был разным. Внешне – балагур, да. Но сказать, что он только и делал, что развлекал и эпатировал публику, было бы неверно. Он был разным. Он мог частенько, как и Ходорковский, сидеть, о чем-то задумавшись. Он мог быть печальным, грустным, сильно сосредоточенным. Он мог прямо во время заседания после очередной своей речи и тысячных объяснений суду о том, что при хищении не может одновременно появляться выручка и прибыль, – он мог, проговорив это все, опуститься на место, откинуть голову к стене «аквариума», закрыть глаза и о чем-то надолго задуматься, а потом вдруг тихо произнести: «Устал…».

Наступил октябрь. Дожди, сопровождаемые сильным ветром, шли без остановки. Почти каждый день. Приближалась развязка. Вот-вот прокуроры должны были назвать суду сроки, к которым надо приговорить подсудимых. 22 октября 2010-го ближе к вечеру назвали – 14 лет каждому. Через три дня исполнилось ровно семь лет с момента ареста Ходорковского. А еще через неделю…

Ходорковский выступил со своим последним словом. В котором было выражено все, что накопилось и за два года, и за эти семь лет. Без купюр.

– Уважаемый суд! Уважаемые присутствующие! Сегодня для меня очередная возможность оглянуться назад. Я вспоминаю октябрь 2003 года. Последний мой день на свободе. Через несколько недель