— Знаю, — шепнула она. — О господи, знаю!

— Не ведаю, что ты теперь ко мне чувствуешь — как раньше, только привязанность? Если ты за меня выйдешь, думаю, придет и другое, не успеешь и оглянуться. А то, что ты называешь «заводить», покажется тебе сущей ерундой, потому что жизнь создана не для мальчиков и девочек, Дженни, а для мужчин и женщин.

— Джейкоб, — шепнула она, — не нужно ничего говорить. Я и так знаю.

Джейкоб впервые поднял взгляд.

— Знаешь? Что ты этим хочешь сказать?

— Я понимаю, о чем ты. О, это ужасно! Джейкоб, слушай! Я хочу тебе рассказать. Слушай, дорогой, и молчи. Не гляди на меня. Слушай, Джейкоб, я влюбилась в одного мужчину.

— Что? — спросил он беспомощно.

— Я влюбилась. Поэтому-то я и понимаю твои слова насчет «заводить».

— Ты хочешь сказать, что влюбилась в меня?

— Нет.

Страшное односложное слово повисло в воздухе между ними, приплясывая и вибрируя: «Нет-нет- нет-нет-нет!»

— О, это ужасно! — воскликнула Дженни. — Я влюбилась в человека, с которым познакомилась этим летом в месте, где шли натурные съемки. Я не собиралась… я не хотела, но не успела опомниться — и вот она любовь, и тут уж ничего не поделаешь. Я написала тебе, просила приехать, но не отослала письмо, и вот я схожу с ума по этому человеку, и не смею с ним поговорить, и каждую ночь реву в подушку.

— Актер? — услышал Джейкоб свой безжизненный голос. — Раффино?

— О, нет-нет! Погоди, дай рассказать. Это продолжалось три недели, и, честно, Джейк, я думала покончить с собой. Без него мне не хотелось жить. И однажды вечером мы случайно оказались одни в машине, и он захватил меня врасплох и вынудил признаться. Он знал… не мог не догадаться.

— Тебя просто как волной накрыло, — ровным голосом произнес Джейкоб. — Понимаю.

— О, Джейк, я знала, что ты поймешь! Ты всегда все понимаешь. Ты самый лучший человек на земле, Джейк, кому знать, как не мне.

— Собираешься за него замуж?

Она неспешно кивнула.

— Я сказала: прежде мне нужно съездить на Восток и повидать тебя. — Перестав бояться, Дженни сильнее ощутила его горе, и глаза ее наполнились слезами. — Такое, Джейк, бывает раз в жизни. Это сидело у меня в голове все то время, пока я не решалась с ним заговорить: упустишь случай, а потом ничего подобного уже не повторится — и зачем тогда жить? Он был в картине главным режиссером — для меня он тоже главный.

— Понятно.

Как уже бывало прежде, ее глаза удерживали его взгляд едва ли не силой.

— О, Дже-ейк!

Когда отзвучало это внезапное протяжное обращение, глубокое, как песня, сочувственное и понимающее, Джейкобу сделалось немного легче. Он сцепил зубы и постарался скрыть свое горе. С трудом изобразив на лице иронию, он попросил счет. Когда они двинулись в такси к отелю «Плаза», им казалось, что со времени объяснения прошло уже не меньше часа.

Дженни льнула к Джейкобу.

— О, Джейк, скажи, что все нормально! Скажи, что ты понимаешь! Лапочка Джейк, мой лучший, мой единственный друг, ну скажи, что ты понимаешь!

— Конечно понимаю, Дженни. — Он машинально похлопал Дженни по спине.

— Ох, Джейк, ты ужасно расстроен, да?

— Переживу.

— Ох, Джейк!

Они добрались до отеля. Прежде чем выйти из машины, Дженни посмотрелась в карманное зеркальце и подняла капюшон своей меховой пелерины. В вестибюле Джейкоб наткнулся на какую-то группу и натянутым, неубедительным тоном произнес: «Простите!» Лифт ждал. Дженни, с полными слез глазами, вошла и протянула Джейкобу руку с беспомощно сжатыми пальцами.

— Джейк, — повторила она.

— Спокойной ночи, Дженни.

Она повернулась лицом к проволочной стенке кабины. Лязгнула дверца.

«Погоди! — едва не вырвалось у Джейкоба. — Ты хоть представляешь себе, что делаешь? Вот так, очертя голову?»

Он повернулся и, не глядя по сторонам, вышел за порог. «Я ее потерял, — шептал он сам себе потрясенно и испуганно. — Я ее потерял!»

Он перешел 55-ю улицу и через Коламбус-Серкл добрался до Бродвея. Не обнаружив в кармане сигарет (они остались в ресторане), Джейкоб зашел в табачный магазин. Там произошла какая-то путаница с мелочью, кто-то в магазине засмеялся.

На улице он ненадолго застыл в растерянности. Затем его захлестнула тяжелая волна осознания, оставившая его оглушенным и обессиленным. Волна прокатилась снова. Как читатель, который вторично пробегает глазами трагическую историю в авантюрной надежде, что на сей раз концовка будет другой, Джейкоб возвращался мыслями к сегодняшнему утру, к началу, к прошлому году. Но гулкая волна нахлынула опять, неся с собой уверенность, что в роскошном помещении отеля «Плаза» он навеки потерял Дженни.

Он пошел по Бродвею. Под навесом кинотеатра «Капитолий» светились в ночи пять слов, выведенные большими печатными буквами: «Карл Барбор и Дженни Принс».

Джейкоб вздрогнул, как если бы к нему вдруг обратился случайный прохожий. Он замер и уставился на афишу. Туда же смотрели и другие глаза: мимо спешили люди, заходили в кинотеатр.

Дженни Принс.

Поскольку она больше ему не принадлежала, имя на афише приобрело иной, исключительно собственный смысл. Оно висело в ночи, холодное, непроницаемое, глядя дерзко, с вызовом.

Дженни Принс.

«Приди и прислонись к моей красоте, — говорило оно. — Исполни свои тайные мечты, вступи со мной в брачный союз протяженностью в час».

ДЖЕННИ ПРИНС.

Это была неправда, Дженни Принс находилась в отеле «Плаза» и любила кого-то. Но имя сияло в ночи, настойчиво и победно.

«Я люблю мою дорогую публику. Они все так добры ко мне».

Вдали возникла волна, вознесла белый гребень, накатила мощью страдания, обрушилась на него. Больше никогда. Больше никогда. Прекрасное дитя так желало той ночью вручить себя мне. Больше никогда. Больше никогда. Волна хлестала его, сбивала с ног, колотя в уши молоточками боли. Гордое и недостижимое, имя бросало вызов ночи.

Она была здесь! Вся она, лучшее, что в ней было: труд, сила, успех, красота. В толпе зрителей Джейкоб подошел к кассе и купил билет. Растерянно оглядел просторный вестибюль. Увидел вход, вошел внутрь и в пульсирующей темноте отыскал себе место.