открыл глаза. На четвёртый попросил пить. Он пролежал в больнице два месяца и вышел оттуда с палочкой, прихрамывая.

- Полгода возил его по санаториям. Всё время думал: я должен, я обязан прийти в церковь, но откладывал до поры. А потом среди ночи вдруг проснулся от жгучего стыда: наболтал, наобещал. Пошёл. И сразу на исповедь. Не знал, что это такое — исповедь. Думал, ничего не сумею путём сказать. Но как прорвало. Столько грязи из души выгреб, она и засветилась вся, чистенькая. Какая же это благодать!

Звонарь с колокольни одного из подмосковных храмов уже отзвонил. Он сидит на скамейке в церковном дворе и рассказывает мне о себе. Я не просила, просто когда он спускался с колокольни, спросила, где учился он колокольному звону, а он ответил: «Нигде, Господь благословил, и - зазвонил».

Да, Андрей Егорович нашёл в себе силы оставить «тёплое» место в оркестре. Ушёл в церковные звонари. Все были против. Жена, посчитавшая это чудачеством на старости лет, сам Алёшка, ради которого, собственно, развернулся отец на сто восемьдесят градусов. Сначала ходил в храм, робко стоял в стороночке, перекреститься рука не поднималась - казалось, смотрят на него со всех сторон. Но потихоньку привык. Очень ему полюбился колокольный звон, так бы и слушал часами, как разливается в воздухе, плещется накатной волной благовест. Что-то такое в душе поднимается, потаённое, глубокое, и рука сама тянется перекреститься. Сказал священнику как-то, что хорошо, мол, звонят, а он и спросил:

— А ты не хочешь в звонари? Наш-то звонарь женился, уезжает, а тебе бы в самый раз, ты музыкант. Вот и будешь по данному обету Богу служить. Не где-нибудь, на колокольне.

Мыслимое ли дело, саксофонист в оркестре, успех, гастроли, деньги приличные — и всё это бросить ради какой-то странной блажи. Но он был непоколебим, сказал: «Я так решил. Я обещал. За Алёшку...» Эти слова были слишком серьёзны, чтобы приводить аргументы типа «гастроли, деньги». Жена промолчала, сын пожал плечами.

Андрей Егорович будто родился заново. Как он любил отмерять ступеньки узкой лестницы, поднимающей его к колоколу. Десять, пятнадцать, двадцать, тридцать три... Тридцать три ступеньки - особое число, не случайное, и его выносило навстречу ветру, в небесную синеву. Он стоял, глядя сверху на маленький церковный двор, на белеющий вдали микрорайон, где было свито и его семейное гнездышко, на рощу справа - прекрасный вид открывался со старой колокольни. Вдыхал побольше воздуха, трогал колокол. Сначала слегка похлопывал его по упругим бокам, потом искал рукой «язык». И — поплыли, полились звуки раздольно. И сердце замирало в ожидании...

Андрей Егорович рассказывал, а сам весь светился. Видимо, благодать уже коснулась его души, познав её, он был счастлив. Ходил на исповедь, пытался поститься, стал читать духовные книги. Один раз я слышала, как он отчитывал девушку в коротенькой юбочке, робко зашедшую в храм поставить свечку:

- Ты куда пришла?! Ты к Богу пришла. Разве этот наряд для Бога? И голова у тебя непокрытая. Понимать надо.

Девушка стояла, потупив глаза.

Андрей Егорович быстро стал незаменимым человеком в храме. Батюшка поручал ему ответственные послушания, прихожане любили с ним поговорить. Звонарь Андрей - так звали его в церкви. Батюшка даже разрешил ему носить подрясник. Андрей Егорович радовался, как ребёнок. Часто, заслышав звон, я поднимала голову и видела на колокольне плотную, слегка располневшую фигуру звонаря. Звонит. Служит Богу. За Алёшку.

Всё было хорошо в храме. И всё не складывалось дома. Этому есть простое объяснение. Человек пошёл к Богу, душа его раскрылась навстречу вечным истинам. Но тут же воспротивилась этому другая сила - вражья, бесовская. И пустила в ход весь арсенал давно испытанных средств. Первое средство, такое сильное, - гнев домашних.

Я устала, Андрей. Ты забыл, что у тебя есть семья. Все выходные в храме, когда это кончится?

Он горячился, доказывал жене:

Да пойми ты! Человек каждое воскресенье должен ходить на службу, три раза не пошёл - всё, отлучается от Церкви. Я сколько раз говорил тебе: пойдём со мной. А ты? То ноги болят, то не выспалась!

У тебя, отец, совсем крыша поехала. Ну зачем тебе этот подрясник? Вчера видел Марьина из твоего оркестра, они едут в Грецию. Спрашивают: отец не одумался ещё? Нет, говорю, всё чудит...

Он нападал на сына:

А ты почему без креста ходишь? Сколько раз говорил: надень крест. Цепочка порвалась? Купи на шёлковом шнурке, он не порвётся. А что говорят про меня, мне дела нет. Я свой выбор сделал.

Алёша досадливо отмахивался.