лётчиком! Лежим в палате и мечтаем. Я лётчиком, а Людка Борисова — балериной. Я ей говорю, куда тебе в балерины, у тебя одна нога на пять сантиметров короче другой. А она - захочу и буду. А я лётчиком. Лежу в корсете гипсовом по уши, а сама в лётчики...»

Мама смеётся. Весело и Галине. Потом смотрели мамины фотокарточки. Красивая. Тонкий профиль, высокий лоб... Поднять маму, чтобы сменить бельё, даже повернуть на другой бок, Галина не могла, искупать тем более, просила знакомых: заплачу, помогите. Не нашлось желающих. И тогда она застучала своими костылями по знакомой дороге с колдобиной в обкрошившемся асфальте. В храм. К священнику. Со своей бедой и своей беспомощностью.

— Братья и сестры! Помогите, кто может. Женщина-инвалид не в силах ухаживать за парализованной матерью, — обратился батюшка после проповеди к прихожанам.

Прихожане не стали причитать, мол, сама виновата, надо было раньше думать... Несколько женщин сразу после службы пришли к Галине, постирали белье, вымыли окна, искупали маму, причесали, уложили на хрустящие крахмалом простыни. Устроили дежурства по очереди. И хоть у каждой семья, заботы, как свою приняли чужую боль. Православные сердобольные русские женщины. «Грешная я, — сказала одна из них. - Я ведь пока за Галиной мамой ухаживала, в мыслях осудила её не раз. Дочь бросила, прогуляла жизнь. Меняю ей простыни, а сама осуждаю, грешная...»

Не моё дело оправдывать эту женщину. Но не удержаться, видно. Потому что, взвалив на себя чужую беду, не побрезговав грязной простыней ходящей под себя старухи, эта женщина и явила нам образчик нравственной чистоты, и даже в своём смиренном сознании собственной греховности преподала нам, того не ведая, урок истинной христианской любви.

А уж про Галину что говорить? Пятая заповедь Божия «Чти отца твоего и матерь твою» стала для неё неповодом к рассуждению и мудрованию, а непреложным законом жизни. Я всё пыталась по недомыслию докопаться — нет, ну всё-таки, затаила она обиду на бросившую ее мать, затаила, ну всё-таки? Пока не устыдилась собственного упорства. Не наше дело. Наше дело поклониться ей в пояс, за то, что в грязном омуте попрания законов Божиих, лицемерия, черствости, Галина обозначила собой маленький чистый островок, где всё — правда. А чёрное пространство, в котором есть островок, уже спасительно.

Болью мамы поправ собственную боль, эта женщина одержала победу над нашим дутым благополучием и нашим дутым здоровьем. В этом значительность её жизни, в этом её красота.

А мама недавно умерла. Врачи оказались бессильны сразу перед несколькими страшными диагнозами. Тяжела была её смерть. На сороковины Галина позвала своих благодетелей выпить по рюмочке вина и помянуть её дорогую маму. Она так и сказала: «Дорогую маму...»

ПРЕКРАСНЫЙ ВИД СО СТАРОЙ КОЛОКОЛЬНИ

Трое суток сын не приходил в сознание. Гулял свадьбу приятель и его, Алёшу, пригласил в свидетели. Он явился в костюме с иголочки, отец из Франции привёз, в галстуке, рубашке благородного тона. Напрыгались, наплясались. Когда в видеокамере закончилась плёнка, её владелец не огорчился:

У меня дома есть. Я за рулем, сейчас сгоняю.

Алёша решил составить компанию:

Я с тобой.

Поехали. А через час Алёша без сознания оказался в реанимации. Автомобиль занесло на повороте, навстречу шёл грузовик... Отец, бледный от бессонницы, сидел в больничном коридоре, уставившись в жёлто-коричневые квадраты линолеума. Вторые сутки были самыми критическими.

Готовьтесь ко всему, - сказал врач, - надежды мало.

И отец стал молиться. Он не умел. Он никогда ни о чём не просил Бога. Всё как-то само собой давалось, ладилось, шло своим чередом. Правда, в молодости расстался с женщиной, родившей ему сына. Но не горевал, даже испытал облегчение: женщина гуляла напропалую, чего только не рассказывали досужие «осведомители». Она ушла, особо не претендуя на ребёнка, и Алёша остался с отцом. Вскоре отец женился, на этот раз удачно, мачеха с Алёшей ладила. Отец играл в оркестре на саксофоне, к музыке приохотил сына. Алёша ещё со школы был ударником в группе «Свежий ветер». Сами придумали себе этот «ветер», сами составляли программы, репетировали, играли на летних площадках в парках. Отец много ездил на гастроли, деньги водились, могли позволить Алёше многое. Его учили английскому, он с первого раза поступил на истфак. Жить бы да жить...

Отец молился, просил, как никогда никого не просил до этого. Он умолял, он даже хотел встать на колени, но что-то останавливало. Он хотел сжать в руке нательный крест, но креста не было. И он выхватил глазами кусочек неба и туда, туда стал посылать свои жаркие молитвы: «Спаси, спаси Алёшу, только спаси, и я буду служить Тебе, как самый верный раб, всю жизнь, сколько мне отпущено».

На третий день Алёша