— Ей гораздо лучше, папа, — ответила Ракель, взяла вуаль и поспешно вышла в коридор. — По- моему, она почти здорова. Но зайди к ней, чтобы убедиться, — добавила она.
— По-твоему, ее болезнь проходит? — спросил Исаак, когда они спускались по лестнице.
— Да, папа. Я уверена в этом — почти уверена.
— Ракель, когда ты начала сомневаться в себе? — спросил отец. — На тебя это не похоже.
— Папа, я не сомневаюсь в себе. Но сеньора Дольса — добрый друг семьи, и случись что с ней, я буду…
— Будешь страдать. И Даниель будет страдать, и мой добрый друг Эфраим. Все верно. Теперь бери корзинку, не думай больше об этом, и пошли.
Ракель откинула с лица вуаль, взяла в кабинете корзинку и пошла к воротам.
— Папа, куда мы идем? — спросила она.
Исаак не отвечал, пока они не подошли к открытым воротам еврейского квартала и не вышли в город.
— В Сан-Фелиу, — сказал он. — Повидать твоих сестру и зятя. Николау остановил Юсуфа на обратном пути из дворца, куда тот относил лекарства, и передал с ним сообщение.
— Понимаю, — сказала Ракель.
Хотя ее мать знала, что они с Исааком посещают старшую, самую любимую дочь, Ревекку, говорить об этом она не хотела. Когда Ревекка покинула свою семью и свой народ, выйдя замуж за христианина, ее неповиновение и уход вызвали у Юдифи такую боль и гнев, что теперь она ощущала их так же остро, как и четыре года назад. Они не проходили, и когда соседки утешающе говорили ей, что такое случалось и в других семьях, и когда муж указывал, что она вышла за трудолюбивого, образованного, честного человека. Ракель и ее отец не упоминали о Ревекке, хотя она жила в десяти минутах ходьбы, за городом, в тени высокой северной стены.
Визит их был рассчитан так, чтобы застать Николау, когда он пообедает, но не уйдет на работу в епархию. Маленький Карлос, их сын, спал, Ревекка принесла прохладительные напитки в уютно затененный, маленький двор их дома.
— Надеюсь, я не особенно злоупотребил вашей добротой, папа Исаак, — сказал Николау, — попросив вас прийти к нам, но я не видел другого способа разобраться с этой ситуацией.
— А с какой ситуацией мы разбираемся? — спросил Исаак. — Думаю, нам нужно о многом поговорить, и если б ты не пригласил меня, я бы все равно пришел сюда по другому делу — в котором мне нужна твоя помощь. Но сперва скажи, о чем ты хотел говорить со мной?
— О Марти Гутьерресе, — ответил Николау. — Вы наверняка слышали о смерти его отца.
— Николау, — сказала его жена, — папа был возле дворца епископа, когда его тело обнаружили.
— Да-да, — сказал Николау. — Как я мог об этом забыть? Но тут возникли сложности, папа Исаак. Кажется, отец Марти был должен деньги Аструху де Местру.
И Николау на свой педантичный манер рассказал тестю всю историю о гневе и подозрениях Марти.
— Аструх разговаривал со мной, — сказал Исаак, — так что я слышал об этом многое, хотя и не в таком полном виде. Признаться, я нахожу это тревожным, и уверяю, что Аструх сейчас пребывает в беспокойстве. Быть обвиненным в убийстве христианина и предстать перед христианским судом — дело нешуточное.
— Конечно, — сказал Николау. — И поскольку мне кажется, что Марти строит свои обвинения на очень слабом основании, я рассердился на него и сказал, что он несправедлив, поступает злонамеренно и что убийца его отца уйдет от возмездия из-за его диких бредней. Тогда он был пьян, и я подумал, что он едва меня слышит, но сегодня утром я увидел его снова. У отцовской могилы.
Николау умолк.
— И что? — спросил Исаак. — Он изменил свои взгляды?
— Было ясно, что Марти страдает от горя и угрызений совести, потому что они часто ссорились с отцом, — ответил Николау. — Но его гнев превосходил все остальные чувства. Когда тело отца погребли, он поклялся в вечной мести убийцам Гвалтера.
— Во всеуслышание? — спросил Исаак.
— Да. Мать была так огорчена этим его заявлением, что я увел его, не дав ему продолжать. Он сказал мне, что по-прежнему считает возможным, что его отца убил Аструх, но есть и другие, которые могли это сделать, возможно, с большей готовностью. Потом сказал, что чем жить в нищете, он лучше умрет за дело справедливости.
Николау взял свою нетронутую чашу с вином и осушил ее.
— Я беспокоюсь и за него, и за сеньора Аструха. И не знаю, что делать.
— Возможно, Марти послушает епископа, — сказал Исаак.
— Возможно, — сказал Николау. — Но маловероятно. Всегда было трудно заставить его прислушаться к доброму совету, пока не становилось слишком поздно.
Баптиста откинул кожаную завесу, отделявшую кухню Родриге от зала.
— Ана, — сказал он. — Нам нужно поговорить.
Она подняла взгляд от кастрюли с супом.
— Сядь. Сейчас принесу вина.
Закончив свое дело, она дала указания мальчику-слуге и принесла к столу две чаши и кувшин с вином. Села напротив торговца, разлила по чашам вино и подняла глаза.
— Кое-что произошло, любимая, — прошептал он. — Мне оставаться в городе небезопасно.
Матушка Родриге захлопала глазами и отпила глоток вина.
— Когда уходишь? — спросила она стоически.
— Нужно уйти до рассвета. Мне очень жаль, — добавил он и положил ладонь на ее руку. — Я буду скучать по тебе.
— Ничего не поделаешь, — сказала она. — Я буду скучать по тебе еще больше, сам прекрасно знаешь. Встану пораньше, приготовлю тебе завтрак перед уходом.
— Не беспокойся, — сказал Баптиста. — Я уйду тихо, никого не разбудив.
Поднял глаза, он увидел застывшее выражение ее лица и покачал головой.
— Зачем только я сказал это? Буду благодарен, если приготовишь. И вот, — добавил он, придвинув ей наполненный монетами кошелек. — Это покроет мой счет и, может быть, останется на новое платье. Возьми, пожалуйста.
— Не нужно, — сказала она безжизненным голосом.
— Нужно, — ответил он. — Будь такая возможность, я бы взял тебя с собой, умная Ана.
Он встал.
— Увидимся позже.
Галантно поклонился и вышел из таверны.
Ракель взглянула на пациентку и удовлетворенно кивнула.
— Думаю, сеньора Дольса, завтра вы сможете встать.
— Завтра, — сказала жена перчаточника. — Моя дорогая Ракель, если я проведу еще минуту в этой постели, то с ума сойду от скуки. Я осталась в ней только потому, что Даниель просил меня следовать твоим указаниям. Но едва ты выйдешь из этой комнаты, я позвоню горничной, потребую платье и спущусь во двор.
— Но пошлете за мной, если почувствуете себя хуже? — обеспокоенно спросила девушка.
— Если тебе станет от этого легче, пошлю. Обещаю. Непременно, если покажется, что мне хуже. И благодарю тебя от всего сердца за твою заботу. Выходя, можешь позвонить горничной.
Ракель дернула за шнурок возле кровати сеньоры Дольсы и вышла. На повороте лестницы она ахнула от неожиданности и остановилась. Путь ей был прегражден.
— Даниель, — сказала она, придя в волнение и покраснев. — Я только что оставила твою тетю. Ей как будто гораздо лучше. Она собирается встать.
