рядом с человеком, которому ты неприятен. Маккензи включил магнитофон. На сей раз он поставил Бетховена, не спрашивая мнения Тома.

Когда они наконец подъехали к дому, Том увидел стоявшую у их двери соседку, встревоженно оглядывавшуюся по сторонам. Маккензи едва успел остановить машину, как она бросилась к ним с криком. – Том, Том! Где твоя мать?

– Я не знаю. А в чем дело?

– Тимми. Ему очень плохо. Я не помню, чтобы ему было так плохо, хуже даже, чем в День труда три года назад, когда вы срочно повезли его в больницу. Он тогда задыхался, и у него сильно болела грудь, помнишь?

У Тома мгновенно участилось сердцебиение.

– Да, да. Где он?

– Я позвонила твоему отцу, он сказал, что пока он доберется до дома, пройдет много времени, и попросил меня отвезти Тимми в больницу. Сказал, что встретит нас в отделении «скорой помощи». – Женщина чуть не плакала. – Твоя мать с утра куда-то ушла. Я видела, как она уходила, но не знаю, куда она пошла, она никогда не ходит целый день по магазинам. Ах, если бы я знала, куда она пошла.

– Полезай назад в машину, Том, – сказал Маккензи выскочившему Тому. – Поехали, я отвезу тебя в больницу.

Они проехали несколько кварталов. Том, отвернувшись от Маккензи, смотрел в боковое окно. Маккензи видел, как он судорожно глотал воздух, адамово яблоко у него ходило ходуном, лицо побледнело.

– Трудный у тебя выдался сегодня день, – мягко сказал Маккензи. – Мне очень жаль, Том.

– Спасибо.

Внезапно Том заговорил:

– Три года назад мы думали, что он не выживет. Он совсем задыхался. Господи, видели бы вы человека, которому нечем дышать. Он синеет… И так продолжается всю его жизнь… Он держится несколько лет и мы думаем, что все прошло. Нет, на самом деле мы так не думаем, мы знаем, что это не так.

Слова вылетали у него сами собой, словно Том не мог замолчать, даже если бы захотел, так, по крайней мере, показалось Маккензи.

– Он такой хороший мальчик. Они думают, он не знает, что ему суждено умереть молодым, но он знает… Иногда я думаю, как странно, будь он здоров, он бы мне здорово мешал. Какому семикласснику, например, захочется, чтобы у него под ногами все время путался малыш детсадовского возраста. Но он с самого рождения был болен, и сколько я себя помню, я все время беспокоился за него.

Трудно было поверить, что это тот же самый юноша, который несколькими часами ранее так грубо оттолкнул от себя других людей.

– Мои родители, – говорил Том, – если в этот раз Тимми умрет…

– Это будет ужасно, – тихо ответил Маккензи и добавил, когда они подъехали к больнице:

– Если потребуется моя помощь, дай мне знать, Том. Я серьезно.

Том бросился вверх по ступенькам. На полпути он обернулся и крикнул:

– Спасибо, что подвезли. Спасибо.

Маккензи медленно ехал по улице, сам толком не зная, куда он едет. Мысленно он прокручивал трагическую историю жизни и смерти другого мальчика. Он снова представлял себе скорбящую мать и отчаявшегося отца, расхаживающего взад и вперед по комнате. Но на сей раз воображение нарисовало ему не округлые мокрые от слез щеки Маргарет, а белокурую голову Лауры. Он был глубоко тронут.

На столе в его конторе за целый день отсутствия скопилось должно быть много корреспонденции, и ему следовало ехать в контору. С другой стороны, его местная штаб-квартира находилась в пяти минутах езды. Пожалуй, стоит выяснить, что там творится. Но в глубине души он знал, что была и еще одна причина, побуждавшая его поехать туда. Разве она не сказала как-то, что хотела бы помочь в проведении его предвыборной кампании. «Дурак», – вслух сказал он. Итак, миссис Райс нравится тебе. Миссис Райс не относится к категории замужних женщин – сколько их таких, интересно, – которые любят пофлиртовать на стороне. Но это делает ее еще более привлекательной. «Дурак», – повторил он и остановил машину под плакатом «Маккензи – в сенат».

В передней комнате было оживленно. Компьютеры, телефоны, добровольцы – все работали с полной отдачей. Он прошелся по комнате, здороваясь с людьми, задавая вопросы и одновременно ища глазами знакомое лицо. Потом как бы невзначай направился к задней «почтовой» комнате и остановился в дверях. Ее он узнал сразу же по изящной спине и белокурым волосам, завязанным сегодня темно-красным шелковым бантом.

Услышав его шаги, она повернула голову и, улыбнувшись, весело проговорила:

– Видите, я сдержала слово. За сегодняшний день я разослала, наверное, тысячу листовок. – Затем улыбка сменилась обеспокоенным выражением, словно она вдруг вспомнила, что привело его сюда. – Ну, как все прошло?

«Достаточно с нее и одной неприятности», – подумал Ральф про себя и ответил, не вдаваясь в подробности:

– Не так плохо. Но… – И опять, как уже было однажды, на ум ему пришел олень, устремивший доверчивый взгляд туда, откуда вот-вот должен был грянуть выстрел. – Но вас ищут. Тимми стало плохо. Я отвез Тома в больницу. Ваш муж там. Больше я ничего не знаю, – закончил он, и сердце у него упало.

Она сразу же схватила сумочку и ключи от машины, бормоча:

– Спасибо за Тома. Очень любезно с вашей стороны.

– Вы уверены, что сможете вести машину?

– Да. Видите ли, мы ведь знаем, что это может случиться в любой момент. Мы научились планировать заранее, как будем вести себя в подобной ситуации, – она говорила уверенно.

– Я не сомневаюсь, что вы сделаете все как нужно.

– Но я должна кроме того подумать и о Бэде с Томом. Тому пришлось так много… – Голос затих.

Ральф проводил ее до двери и стоял у выхода, пока машина не скрылась из виду. Он вдруг вспомнил одну, не такую уж давнюю ночь, когда, лежа без сна и ни о чем конкретно не думая, он подсчитал, сколько примерно минут он провел с ней. Получилось совсем немного, около трех часов. Но ему, как ни странно, казалось, что они провели вместе гораздо больше времени.