– Я знаю. К счастью, они с отцом на редкость близки.

– В своих политических убеждениях тоже, я полагаю, – заметил к ее удивлению Ральф.

– Да, оба поддерживают Джонсона, хотя Бэд по сути дела политикой не интересуется.

– С интересом к политике надо родиться, – улыбнулся Ральф. – Некоторые говорят, что это как болезнь.

Разговор крутился по кругу, будто собеседники никак не могли выйти на магистральную прямую, найти главную тему. Почувствовав это, Лаура ничего не ответила.

– За годы учебы в школе и в колледже я выставлялся кандидатом, наверное, во все возможные выборные органы, – продолжал Ральф. – Иногда я проходил, иногда нет. Забавно, что на многих из этих выборов моим противником был Артур Кроуфильд, но это нисколько не мешало нам оставаться хорошими друзьями.

– Вы вместе росли?

– Да, и вместе переехали в столицу штата. Потом я поступил на работу в свою нынешнюю контору и вернулся сюда, но мы все равно встречаемся довольно часто. – Он серьезно добавил: – Они особые люди, Лаура.

Родители Тома. Вот значит какую тему выбрал Ральф для их разговора. Ей и хотелось поговорить о них, узнать побольше, и в то же время не хотелось этого делать. Но как бы там ни было, она должна ответить.

– Расскажите о них поподробнее, пожалуйста, – попросила она.

– Естественно, Артура я знаю лучше. Артур прежде всего интеллектуал. Такие, как он, становятся заведующими кафедр в Гарварде или где-то вроде этого, известными профессорами, которые и в девяносто лет пользуются такой популярностью, что на лекции к ним не пробиться. Подобная жизнь более всего соответствовала бы наклонностям самого Артура, но интересы семьи потребовали, чтобы он занялся бизнесом. Он отказался от научной карьеры, но, насколько я знаю, никто никогда не слышал от него и слова жалобы. Так что сейчас он ведет дела своего универсального магазина и, надо сказать, весьма успешно.

– Довольно трогательная история.

– Ее можно было бы назвать печальной, но Артур не склонен долго предаваться печали. Кому-то нужно было взять на себя ответственность за дело, созданное тяжким трудом. Вы слышали, как все начиналось – с еврейского иммигранта, торгующего вразнос. Собственно, у истоков многих крупных американских универмагов стоят такие вот европейские иммигранты. После смерти отца Артура осталась вдова и еще трое сестер – две в то время учились в колледже, а третья и сама была молодой вдовой с четырьмя детьми и без всяких средств к существованию. Артуру пришлось взять на себя обязанности главы семьи.

– А Маргарет?

– О, Маргарет – душа этой семьи. Она не интеллектуалка, как Артур, но по-своему очень неглупа. Мне они всегда казались исключительно удачной парой, какие встречаются нечасто. Однажды мы с Артуром были на вечеринке. Гостей собралось много, все веселились. И вдруг вошла Маргарет. Артур не мог глаз от нее отвести. Их с первой минуты потянуло друг к другу. Это притяжение было почти физически ощутимо. Оно было как течение, которому невозможно противостоять, фантастика. Спустя шесть месяцев они поженились. – Погрузившись в воспоминания, Ральф устремил взгляд куда-то в другой конец зала. – Я всегда хотел, чтобы и мой брак, если я когда-нибудь женюсь, был таким же. Я хочу твердо знать: вот она, та единственная, с кем я хочу прожить жизнь, и другой мне не надо. Только с такими чувствами и можно вступать в брак, а если их нет, лучше остаться холостым. Впрочем, возможно я нелепо романтичен. А вы как думаете?

Она думала, что и ей всегда хотелось того же – чистоты чувств, бескомпромиссности. Чтобы в твоей жизни был один-единственный мужчина. Или вообще никакого.

– Нет, я не считаю, что это нелепо.

– Я рад. Артур с Маргарет того же мнения.

Оба ненадолго замолчали, встретившись взглядами, потом отвели глаза. Ральф поднял чашку. – Я пью слишком много кофе. Эта кампания не идет на пользу моему здоровью. Работа допоздна, банкеты с пережаренными цыплятами, кофе. Но подозреваю, я все равно выживу.

– Как, кстати, проходит кампания? Последнюю неделю я ни за чем не следила. Начнись мировая война, я бы, наверное, и об этом не знала.

– Мы все еще лидируем, но, согласно опросам общественного мнения, разрыв между нами сократился. Джонсон – опасный противник, скажу я вам. Он умеет говорить. Женщины от него в восторге.

– Ну, смотря какие женщины. Это дело вкуса. Разве можно сравнить самодовольное гладкое лицо Джонсона, похожее на лица с рекламы мужской косметики, с лицом мужчины, сидящего напротив – удлиненным линкольновского типа лицом с крупным носом и чудесными яркими, добрыми, умными глазами. Такое лицо не забудешь. Она во всяком случае не забудет.

И она внезапно добавила:

– Если все пойдет хорошо, то как только Тимми выпишут, я бы хотела опять помогать вам.

– У вас столько обязанностей. И мать, и политик, и пианистка, и кто еще?

Она отметила про себя, что обязанности жены он в свой список не включил. Прежде чем она успела ответить, он заговорил снова:

– Я только недавно узнал о том, как вы играете. Один из моих партнеров слышал вашу игру у кого-то в гостях. Он был потрясен. «Блестяще», вот как он о ней отозвался.

– Ну, блестящей ее вряд ли можно назвать. Очень хорошей, может быть. Достаточно хорошей для того, чтобы давать уроки талантливым ученикам, но не больше. Но я счастлива. Я жду не дождусь сентября, когда возобновятся мои уроки.

Последовала очередная пауза и обмен взглядами, после которого оба опять отвели глаза. Ральф поспешно заговорил, словно опасаясь, как бы пауза не затянулась.

– Расскажите, с чего началось ваше увлечение музыкой, где вы учились.

Время поджимало Лауру, ее ждали дом, обед, больница. Слегка повернув руку, она незаметно бросила взгляд на часы. Прошло уже полчаса. «Еще пятнадцать минут, – сказала она себе, – и ни минутой больше».

И стала рассказывать незамысловатую историю о своих первых уроках, о дорогом рояле, купленном для нее ее экстравагантными тетушками, о последующих занятиях на более высоком уровне. Бесхитростная в общем-то история.

Потом Ральф поведал ей свою.

– Учась в колледже, я одно время по-настоящему увлекался испанской гитарой. Как-то летом я даже поехал в Испанию, хотел обучиться игре на этом инструменте на его родине. У меня был необыкновенный учитель – комичный, чудаковатый и мудрый. Он был виртуозом-исполнителем музыки фламенко, фанатичным ее поклонником. И меня сделал таким же. Эта музыка – как огонь в крови.

Они говорили и не могли наговориться. Каждый с удивлением обнаружил в другом тонкого ценителя музыки, разбирающегося в ней гораздо глубже тех, кто, желая показать себя знатоком этого величайшего из искусств, рассуждает о нем, изрекая заученные поверхностные суждения.

– Вы никогда не были за границей? – спросил Ральф и узнав, что она не была, посоветовал: – Вам следует съездить. Вы просто должны поехать за границу. Послушать Моцарта в Зальцбурге или Бетховена в Вене, ах… видите, все-таки я романтик, никуда от этого не денешься.

Лаура улыбнулась.

– Но не нелепый романтик.

Ее руки лежали на столе. Свет упал на часы и она с изумлением увидела, что несколько минут вылились в полтора часа.

– Вы знаете, сколько уже времени? – воскликнула она.

– Извините. Это я виноват. Пойдемте. Я доставлю вас домой за десять минут.

В машине оба замолчали. Это молчание было таким неожиданным и глубоким, что Лаура сочла необходимым нарушить его.