Она честно ответила.

– После долгих уговоров он все-таки согласился. Пожалуйста, не отговаривай его, Бэд.

– Может, оставим эту тему, Лаура? Последние дни, да что там дни – недели, мы только об этом и говорим, – он уставился на что-то за окном. – Иногда я думаю, может, это правда, черт, я не знаю что думать… Может, тот ребенок действительно был нашим, а мы его даже не видели, и это очень печально. Но потом я думаю, нет, это не правда. Том наш сын. Он наш настоящий сын, а эти люди сводят его с ума. Это несправедливо. Мы были… Мы хорошие родители. Почему такое должно было случиться с нашей семьей? – Отвернувшись от окна, Бэд посмотрел на Лауру и нахмурился. На лбу собрались морщины, глаза глубоко запали. – Ты выглядишь усталой. Не делай ничего больше сегодня. Давай пойдем куда-нибудь поужинать – омар или хороший стейк, все что захочешь. Пойдем, постараемся развлечься.

В пятницу, несмотря на попытки отца отговорить его, Том все-таки поехал с Ральфом Маккензи. В душе он негодовал. Он достаточно хорошо знал себя и понимал, что согласиться его заставило горе матери. Он очень любил ее, и она так ранима, Том не мог ответить отказом на ее просьбу.

По крайней мере, он ехал в обществе джентльмена, человека, с которым можно было общаться, Маккензи не то, что Кроуфильды, ужасные люди, которые предъявляют на него права. Вспомнив об этом, он поморщился. Нехорошее предчувствие заставило его поежиться. Что, если папа ошибается? Что если он и в самом деле Крефельд? Как и в тот раз, когда он внимательно смотрел на Маргарет Кроуфильд, внутренний голос сказал ему: «Так оно и есть, и тебе придется признать это».

В этот момент машина, сворачивая на автостраду, проехала мимо вывески «Райс и сын», сверкавшей в лучах утреннего солнца. Том испытал радостное чувство и бессознательно выпрямился. Он им покажет, черт возьми. Он не собирался сдаваться. Райс и сын. И сын.

Маккензи, молчавший до сих пор, включил магнитофон, спросив Тома, что бы он хотел послушать.

– Ты же наверняка предпочтешь музыку разговору со мной. Если, конечно, ты сам не хочешь ничего сказать.

Том был благодарен.

– Музыку, – ответил он.

– Какую? Кантри, рок, Моцарт? Заказывай.

– Мне все равно. Все, что хотите.

– Ну раз тебе все равно, я выбираю Моцарта.

Мама играла все сонаты Моцарта. Про себя Том с удовлетворением отметил, что узнает многие из них, но он ничего не сказал, просто погрузился в море звуков, стараясь ни о чем не думать.

Страхи его вернулись, когда в полдень они свернули на улицу, на которой находился дом А 17. Сможет ли он когда-либо забыть эту дверь, по обеим сторонам от которой стояли кадки с вечнозелеными кустами? Или то, как он с бьющимся сердцем преодолевал расстояние от машины до этой двери?

– Десять минут первого, – сказал Маккензи. – Как раз вовремя. К ленчу.

– Я есть не хочу, – заявил Том. – Я не буду здесь есть.

– Тебя никто и не заставляет. Я-то не откажу себе в удовольствии вкусно поесть. Маргарет – прекрасная кулинарка.

Маргарет открыла дверь. За ней в холле выстроились все остальные члены семьи: Артур, Холли, дедушка с бабушкой и белый колли. Не было только кузена Мелвина. Тому хватило одного быстрого взгляда, чтобы всех их увидеть.

Он уловил также некоторое изменение атмосферы. Голоса, лица, даже движения были не такими, как в прошлый раз. Не чувствовалось никакого напряжения. С ним поздоровались приветливо, но без всяких эмоций, как если бы он был случайным гостем, которого Маккензи прихватил с собой в последнюю минуту. Он догадался, что подобная перемена в поведении была продуманной тактикой, результатом совещания Маккензи с семьей.

«Умно, ничего не скажешь», – подумал Том.

В столовой, как и в прошлый раз, был накрыт стол.

«Похоже, эти люди только тем и занимаются что едят», – подумал Том.

– Я по дороге перекусил, – солгал он.

– Но ты можешь просто посидеть за столом, – предложил Маккензи. – Может, выпьешь чашку кофе, если захочешь.

Этот человек обладал способностью без лишних слов дать понять, что ему от вас нужно. Том знал, что попытайся он возражать, он лишь привлечет к себе всеобщее внимание. Он сел рядом с Маккензи. По другую сторону от него стоял незанятый стул. Приятно было ощущать, что никто не сидит рядом.

Разговор за столом, касавшийся главным образом предвыборной кампании, кандидатов и финансирования, не представлял для него интереса. Никто не сделал попытки вовлечь его в разговор, никто, казалось, вообще не обращал на него внимания. Поскольку никто из присутствующих не смотрел в его сторону, Том мог спокойно наблюдать за ними, перепроверяя свои первые оценки.

Холли была даже более симпатичной, чем ему запомнилась. Сегодня на ней были джинсы и майка, и он смог как следует разглядеть ее фигуру. Она была немного выше и плотнее, чем Робби, но изгибы фигуры были такими как нужно, как у Робби. И у нее были великолепные волосы, черные, блестящие, иногда в них словно вспыхивали красные или голубые огоньки, в зависимости от того, как она поворачивала голову или как падал свет.

Старая женщина, Фрида, оказалась совсем не такой старой, как ему представлялось, возможно потому, что сегодня глаза ее не были красными от слез. Она вела себя тихо, и ее можно было вообще не заметить. Старик с густыми седыми усами тоже вел себя вполне безобидно. Он лишь изредка вставлял какую-нибудь реплику на своем гортанном, с сильным акцентом английском. В общем-то им троим не стоило придавать значения. И Том перевел взгляд сначала туда, где во главе стола сидел Артур, а потом на противоположный его конец, где сидела Маргарет.

Поймав его взгляд, Маргарет отвернулась, потом ничего не говоря встала, поставила перед ним чашку кофе и тарелочку с большим, вдвое больше обычного, куском каштанового торта. После завтрака прошло уже довольно много времени, Том проголодался, но если бы Маргарет спросила его, не положить ли ему десерт, он бы отказался. А так он съел этот кусок торта без остатка. Он стал размышлять над этим поступком Маргарет. Мама вела себя примерно так же – относилась к мужу и сыновьям, независимо от их возраста, как к маленьким детям, не задевая в то же время их мужского достоинства. Он давно осознал этот нюанс, эту тонкость в поведении любящей женщины. В данный момент он вдруг увидел в Маргарет личность, и это привело его в ужас.

Артур говорил что-то. Он снял очки. Без очков его глаза сразу привлекли к себе внимание. Это были глаза честного человека. Сейчас, когда он доказывал что-то Маккензи, взгляд их стал жестким и лицо приняло непреклонное выражение. Артур мог быть опасным противником. В нем не было слабости. С какой стати он решил, что Артур слабак? Только потому, что по сравнению с папой Артур казался маленьким? Наполеон тоже был маленьким. Том снова пришел в ужас, потому что и в Артуре он внезапно разглядел личность.

Как и в первый раз, он почувствовал себя в ловушке. Ему показалось, что он зажат в тиски, которые сжимаются все плотнее. Если бы он мог встать и убежать из этой комнаты, если бы он не находился за сотню миль от родного дома, не имея в кармане практически ни цента, он бы не медлил ни секунды.

– Может, выйдем во двор? – предложила Маргарет. – Там ветерок. Осень не за горами.

Осень. Снова в колледж. К Робби.

Они расположились на веранде, где в прошлый раз Том сидел с Холли. Опустили тент в белую и зеленую полоску, и собака, спавшая на солнце, пришла и улеглась под тентом.

– Стар, – сказал Артур. – Ты знал, что Холли взяла его из приюта для бездомных животных? Она там помогает с младших классов.