– Все эти прекрасные разговоры сводятся к одному: я должен поехать туда еще раз, – сказал Том. – А потом еще и еще. – Он перешел на саркастический тон. – Совместное владение, я полагаю. Ну так вот, мне не три года, да будь мне и три года, я бы все равно им не принадлежал.

Терпению Ральфа можно было позавидовать. «На его месте я бы уже сдалась», – подумала Лаура. Но он спокойно ответил:

– Их единственное желание, Том – чтобы ты иногда навещал их. Они надеются, что ты признаешь их и будешь теплее к ним относиться. Вот и все, чего они хотят.

– Меня не интересует, что они хотят, – продолжал упираться Том. – Я уже говорил маме и повторяю опять: мой отец – единственный близкий мне человек. И еще Тимми. Печально, когда твой младший брат понимает тебя лучше родной матери.

Лаура украдкой взглянула на часы. Потребовалось прибегнуть кое к каким уловкам, чтобы к приходу Ральфа Тимми ушел из дома, а Том, наоборот, остался. И встретиться им надо было до прихода Бэда. Они разговаривали уже почти час. Бэд должен был скоро вернуться.

– Том, – воскликнула она, – пожалуйста, съезди к ним еще раз. Мистер Маккензи поедет с тобой. Ты же видишь, он понимает тебя, он будет тебе поддержкой, ты не будешь чувствовать себя там одиноким. Ну еще один раз.

– Имей жалость, – сказал Ральф, – это кое-что значит для твоей матери, ты же видишь.

– А почему собственно это ее так волнует? Почему, мама?

Исчерпывающий подробный ответ на этот вопрос требовал более углубленного самоанализа, чем тот, которому Лаура подвергала себя на протяжении последних недель, способности более доходчиво излагать свои мысли и неизрасходованных запасов душевных сил. Она ограничилась тем, что мягко сказала:

– Потому что я не могу позволить тебе быть жестоким.

Эта женщина, эта несчастная пара, впервые увидевшая своего сына уже взрослым. А сын в их первую встречу смотрел на них с хмурой гримасой, наговорил им ужасных слов. Ах, бедные люди!

Но и сама она была ранена в самое сердце, и если рану потревожить, боль становилась невыносимой. Поэтому сейчас она, сама того не желая, выпалила:

– А еще я думаю о Питере, о том, как он жил там всю свою жизнь, а я его не знала. Возможно, я видела его в одно из своих посещений их универмага. Может, когда я покупала там свой зеленый костюм, я прошла мимо него, не зная… – Она закрыла лицо руками.

Ральф кашлянул и задвигался в кресле. Том молчал.

– Мне пора уходить, – сказал Ральф. – Тебе решать, Том.

Лаура опустила руки и принялась извиняться.

– Простите. Так сложно объяснить, что я чувствую: сожаление, печаль, желание действовать по справедливости и огромную усталость, мешающую мне ясно мыслить. Не знаю.

– Тебе решать, Том, – повторил Ральф.

Том встал. Щеки у него покраснели, и он в волнении ерошил себе волосы.

– Ну, хорошо, хорошо. Я поеду. Скажите когда. – Он не смотрел на Маккензи.

– Может, в пятницу?

– Ладно, в пятницу. – Он вышел из комнаты. Лаура проводила Ральфа дальше, чем до входной двери. Она прошла с ним до того места, где в тени дуба стояла на подъездной дорожке его машина.

– Чудесные старые деревья, – сказал он, остановившись у машины.

– Их посадил мой прадедушка. Их у нас семь.

– И все здоровые.

– За ними хорошо ухаживают. В прошлом году три специалиста по лесоводству залечили три дупла, запломбировали, как зубной врач пломбирует зуб.

Она видела, что он внимательно слушает ее, действительно слушает ее. Ральф прислонился к машине, будто ждал, чтобы она сказала что-нибудь еще.

– Странно, но вы привязываетесь к ним, – сказала она, имея в виду деревья. – Как будто они живые.

– Они и есть живые.

– Конечно. Я имела в виду…

– Он улыбнулся.

– Я знаю, что вы имели в виду, – и, поколебавшись с минуту, продолжал. – Ваш сын буквально разрывается на части. Я передать не могу, как мне его было жаль во время нашего разговора.

– Знаю. Между Бэдом, который действует из добрых побуждений, и Джонсоном, который…

– Тоже действует из добрых побуждений, по крайней мере, он сам так считает. Одной из любимых поговорок моего отца была: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Затасканная поговорка, но верная.

– Какими благими намерениями можно объяснить ужасные слова, сказанные Томом в доме Кроуфильдов?

– Философский вопрос. Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз. – Ральф засмеялся. – А что если мне сделать это темой наших с Джонсоном предвыборных дебатов? Можете представить такое?

– С трудом.

Он все не уезжал, и она импульсивно сказала:

– Вы проявили такое терпение. Не знаю, как вас благодарить. Кроуфильды тоже должны быть вам благодарны.

– Подобная ситуация для меня вызов, – просто ответил он.

– Вам сейчас брошено много вызовов, должно быть, вам это нравится.

– В ноябре вы гораздо больше узнаете о моей любви к вызовам.

– Мне бы хотелось помочь вам в вашей предвыборной кампании.

– Вы можете это сделать при желании. После того как все урегулируется с Томом и со всей этой историей, вы можете, если захотите, поработать в моей здешней штаб-квартире. Там всегда нужна помощь.

– Я бы с удовольствием, – ответила Лаура и, вспомнив про время, протянула руку. – Уже поздно, я и так задержала вас.

– Все в порядке, – он сел в машину. – Я заеду за Томом в пятницу.

Она осталась стоять у двери, провожая машину взглядом. Ральф был уже у выезда на шоссе, когда с противоположной стороны появилась машина Бэда.

– Кто это был? – требовательно спросил он.

– Ральф Маккензи. Приезжал повидать Тома.

– Повидать Тома? Что, черт возьми, ему нужно от Тома?

– Он уговаривал его, и я, кстати, тоже, съездить еще раз к Кроуфильдам.

Бэд вскинул руки.

– Ах, Лаура, я же просил тебя оставить мальчика в покое. Он устал от всего этого.

– Знаю. Иначе и быть не может. Ведь для него это процесс переоценки собственной личности, поиски ответа на вопрос: кто же я такой? И вдобавок ко всему, ты отказываешься признавать факты и ему не позволяешь посмотреть в лицо реальной действительности, с которой ему раньше или позже все равно придется столкнуться. Да еще Джонсон со своей программой. Неужели ты не видишь, что Том отравлен? Джонсон всех потчует отравленной пищей, и Том ее подобрал.

Бэд пошел в дом, Лаура последовала за ним.

– Так, – процедил он, – теперь ты мешаешь наше личное горе с политикой. Это бессмысленно.

– Не я мешаю. Они и так перемешаны, и это взрывчатая смесь.

– Почему? Потому что эти обманщики евреи, а Том не любит евреев? Евреев многие не любят. – Бэд засмеялся. – Черт, мне необходимо выпить. – Он бросил в стакан лед и налил виски. – Том, конечно, отказался туда ехать?