своё место!

Раннее морозное утро. Всё вокруг окутано фиолетовой дымкой. В половине седьмого послышался гудок табачной фабрики «Джибали».

Матушка Алие, сгорбленная старушка со сморщенным лицом и заострённым подбородком, на котором во все стороны смешно торчали седые волоски, торопливо собиралась на работу. Она готова была выйти из дому, но вдруг остановилась у постели спавшей племянницы и жадно уставилась на её белую руку. Она глядела и не могла оторвать глаз от этой руки, на которой, переливаясь, сверкал крупный бриллиант.

– Матушка Алие, мы опаздываем! – раздались с улицы голоса её товарок.

Старушка вздрогнула и, накинув на плечи ветхую шаль, тихо выскользнула за дверь.

Она жила в деревянном двухэтажном домике, который, казалось, вот-вот рухнет. Все балки давно сгнили, кровля совсем покосилась. В этом жалком домике, разделённом на клетушки – по четыре на каждом этаже, – ютилось немало рабочего люда: прядильщицы, чулочницы, трикотажницы.

На протяжении многих лет дом не ремонтировался ни разу. Никто не помнил, чтобы к нему прикасались руки плотников, штукатуров или маляров. Достаточно было небольшого подземного толчка или сильной бури, и судьба домика была бы решена.

Об этом хорошо знали все его обитатели, но им некуда было деться.

Матушка Алие шла в толпе работниц, спешивших на фабрику.

– С тех пор как приехала твоя племянница, ты совсем и не думаешь о работе, – сказала Фирдес.

Другие женщины были того же мнения.

– Может, племянница привезла тебе кучу денег? – ехидно спросила одна их них.

– Не иначе! Ведь она жена солидного человека, адвоката! – вставила другая.

– Матушка Алие! А почему же столько лет она о тебе не вспоминала?

Вопросы сыпались со всех сторон. Но матушка Алие была настолько поглощена своими мыслями, что даже не слыхала голосов товарок.

«Если, – думала старушка, – к весне адвокат не возьмёт племянницу назад, я уговорю её продать перстень. Ну что в нём проку? Болтается на пальце без всякой пользы! Вот если получить за него деньги да пустить их в дело… Разве плохо, например, скажу я ей, купить несколько чулочных машин?..»

Годы тяжёлого труда согнули матушку Алие почти пополам. Во рту у неё не осталось ни одного зуба. Жизнь обошлась с ней не слишком ласково. И она не собиралась давать племяннице поблажки. Кабы у Назан не было перстня, матушка Алие, видит аллах, сдержала бы клятву и не пустила бы её на порог своего дома. Многие годы все соседи слышали, как она проклинала племянницу. И как же они были поражены, когда Назан появилась в Сулеймание! Они могли бы поручиться, что незваной гостье покажут на дверь…

Однако всё вышло совсем не так, как они предполагали. Хотя старуха и встретила её очень холодно, но скоро лёд растаял. Она простила Назан.

Люди ломали голову, пытаясь объяснить причину такой перемены.

– Почему же столько лет она не вспоминала о тебе, матушка Алие? – в который раз спрашивала её Фирдес.

Матушка Алие продолжала отмалчиваться. Но женщины не унимались, и в конце концов она сказала:

– Да куда же ей было деваться? Бедняжка осталась совсем одна. Ведь я вам уже говорила, муж не дал ей ничего, кроме маленького чемоданчика…

– Пусть она не морочит тебе голову, – сказала чулочница Зелиха. – Как же так, ей дали развод от трёх до девяти лет, и вдруг она приехала с пустыми руками? Быть того не может!

– Ох-хо-хо! Издали и барабан – музыка…

– И то правда! От лихой родни и недобрых соседей и аллах не убережёт!

– Верно!

Женщины поднялись по булыжной мостовой к площади Бейязит. Теперь их путь лежал вдоль университетской стены. Неожиданный порыв ледяного ветра рванул платки и накидки. Женщины немного замешкались, но – дело было привычное – закутались поплотнее и двинулись дальше. Когда они пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее к Чаршыкапы, ветер немного стих.

– Я слыхала, что свекровь у неё была лютая, – возобновила разговор одна из женщин.

– Назан по-другому рассказывает. Свекровь будто очень её жалела, когда всё это случилось. Но я думаю, что дело было не так, – вздохнула матушка Алие. – Эта баба – сущий дьявол! Злющая! Хитрая! Я хоть там и не была, но поняла, что свекровь одной рукой рыла ей яму, а другой по головке гладила да приговаривала: «Доченька моя, ягнёночек мой!» Ишь какая ласковая! А что было все эти годы? Ведь она набрасывалась на Назан, как цепной пёс! Ничем ей не могла угодить племянница. Даже мамочкой не велела себя называть! Вот и судите, могла она ни с того ни с сего подобреть? Хитрила старуха, больше ничего!

– Ну конечно! Так оно и было, – в один голос поддержали матушку Алие женщины.

– И я ей то же говорила. А Назан всё твердит своё: «Нет, дорогая, когда я уезжала, она очень сокрушалась». А почему она уговорила племянницу не брать с собой ребёнка?

– Да, да, почему?

– Да потому, что если ребёнок останется в доме, – говорила свекровь, – то муж будет о ней вспоминать. А там затоскует, глядишь, и велит вернуться назад.

– Так она ещё надеется?

– Ну как же она поедет, сестрица? Ведь ей дали развод от трёх до девяти лет!

– Разве муж возьмёт такую назад?

– Ну конечно же нет!

– А почему не возьмёт? Нынешние мужчины – не те, что были! Шелкоперы какие-то. Им бы только женщину – пусть с ней хоть сорок человек переспали.

– Верно!

– Матушка Алие! А может, муж Назан-ханым полюбил другую?

– Да, поговаривают и об этом. Ходят слухи, что он снюхался с какой-то девкой из бара. Но племянница этому не верит. Он, говорит моя Назан, никогда не опустится до этого. Да, скорей всего, она просто хочет его выгородить. А мужчина есть мужчина! Как говорится: «Мой отец самый чистый на свете, и то в постель с женой ложится…»

Раздался взрыв смеха.

Они прошли через Чаршыкапы и, не доходя Чемберлиташа, свернули в одну из узких улочек. Слева и справа в неё вливались, словно ручейки, группы мужчин, женщин и детей. Толпа людей постепенно росла и дальше уже текла, словно большая река в половодье…

Было без пяти семь, когда матушка Алие и её товарки вошли в чулочный цех. Молодые работницы встали у машин, а старые гуськом направились в маленькую боковую каморку. Здесь производили последнюю операцию: вручную зашивали мысики.

Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.

– Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! – обратилась к ней Фирдес.

– Почему? – рассеянно спросила матушка Алие.

– Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.

– Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.

– Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?

Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.

– Ах, – махнула она наконец рукой, – зачем скрывать от рабов божьих то, что ведомо аллаху? Я думаю о перстне. Посмотрели бы вы, какой у неё перстень!

Женщины даже рты раскрыли от удивления, услышав такую новость.

– Продать бы его, думаю, да купить несколько чулочных машин…

Глаза у женщин заблестели.