рассуждаю? Так нет же, жену словно бес обуял: «Разве, – кричит, – эта старуха не женщина?» Эх, не будь я Рыза, если не выужу у старухи денег, чтобы открыть кабачок!..

Несрин, погружённая в свои невесёлые думы, не слушала болтовню гарсона. Она пыталась представить себе жену адвоката. Должно быть, это маленькая, хрупкая женщина, с большими чёрными глазами. На ночь она уходит спать в кладовку, а днём живёт в постоянном страхе, что не сегодня-завтра её вышвырнут на улицу. Чего доброго, она может покончить с собой…

– А она очень любит сына? – спросила Несрин.

Рыза, размечтавшись о своём кабачке, не сразу понял, о ком идёт речь.

– Кто? – встрепенулся он.

– Жена адвоката.

– А если бы у тебя был сын, ты…

Ресницы Несрин вдруг стали влажными.

– Слава аллаху, у меня нет ребёнка. Но если бы я стала матерью и меня в один прекрасный день выставили за дверь, я бы приняла яд.

– Э нет, Назан глупенькая, она на себя руки не наложит. Да что нам об этом говорить?.. Мне бы денежки, открыл бы я кабачок и стал загребать… Знаю я одного торговца вином – его лавчонка у самого входа на базар – вот умеет делать деньги!

– Каким же образом?

– Ловкач! – с воодушевлением воскликнул Рыза. – Покупает вино у крестьян чуть не даром. Добавит в него воды, бросит немного опия да извести и получается не вино, а порох! Выпил четверть стакана – и с катушек долой!

Он прикурил новую сигарету, с жадностью затянулся и растоптал окурок.

– Вот бы мне такое дельце – и умирать не надо! Поставил бы жену за прилавок. И попробовала бы она ослушаться. Так и сказал бы: «Либо делай, что велят, либо найду другую, которой будет это по душе». Тут бы она хвост и поджала! А как стали бы мы работать на пару, с помощью аллаха дело бы и пошло!

– Кажется, твоя жена кое-что смыслит в стирке белья? – перебила его разглагольствования Несрин.

– Ты меня удивляешь. Она мастерица стирать тончайшее дамское бельё.

– В таком случае вот что: здесь, под кроватью Жале, лежит грязное бельё. Вытащи, пересчитай и отнеси своей жене, пусть подработает.

Рыза положил на металлическую спинку кровати недокуренную сигарету и тотчас полез под кровать. Вытащив оттуда груду белья, он принялся считать.

– А тряпки ты тоже считаешь?

– Эти? Ну конечно. К тому же они в пятнах…

– Совести у тебя нет, Рыза!

– Вот уж никогда не соглашусь.

– Довольно болтать! А ну, забирай и проваливай! У меня голова разболелась, я хочу прилечь.

Рыза проворно завернул бельё в старую простыню, связал концы и, взвалив узел на плечо, вышел из комнаты. Ложась, Несрин заметила на спинке кровати дымящийся окурок, о котором впопыхах забыл Рыза. Она бросила его на цементный пол и со злостью растоптала.

Наконец она легла, но её не покидала мысль о Назан. С самого начала Несрин нисколько не сомневалась, что Жале вскружит голову адвокату. Но была ли хоть какая-нибудь необходимость заставлять этого человека разводиться с женой, входить в его дом? Ведь подруга на этом не успокоится. Ей ли не знать Жале! Сколько у неё было разных приключений в Стамбуле!

Жале питала слабость к красивым мужчинам. Но никогда не привязывалась надолго. И сама не стремилась прочно привязать к себе тех, с кем находилась в любовных отношениях. Проходило немного времени, на глаза попадался новый объект, и Жале, не задумываясь, бросала мужчину, которому только вчера клялась в любви до гроба. Подобная лёгкость претила Несрин. Нет! Это было не в её натуре!..

Высунув голову из-под одеяла, она с грустью посмотрела в окно. Дождь вновь хлестал вовсю. В один из таких ненастных дней она и поссорилась с Сами…

Высокий, широкоплечий, он удивительно походил характером на Жале. Беспечный, неспособный задуматься над чем бы то ни было, он так же быстро влюблялся и так же, как Жале, очертя голову бросался в новое приключение. Был ли он хорош собой? Пожалуй, нет! Жгучий брюнет, вечно насупленный, мрачный, с глубоким следом от фурункула на правой щеке… Никак не назовёшь его красавцем мужчиной. И всё же было в Сами что-то своё, неповторимое, влекущее… У него была какая-то особенная манера курить – небрежно держа сигарету в уголке рта, он часто взмахивал ресницами, словно отгоняя лезущий в глаза дым…

Она даже не знала толком, кем он был, – фармацевтом, химиком или механиком? Не могла бы она сказать и на какие средства он живёт. Несрин лишь очень смутно представляла себе его прежнюю жизнь. Кажется, до того как он снял этаж в доме на Мачке, Сами жил в Аксарае [13]. Во всяком случае, когда она увидела его впервые, Сами был одет далеко не по последней моде. Они познакомились в баре. И Несрин полюбила его. В те времена дела у него шли неважно. Но именно поэтому он был верным любовником, проявляя несвойственное мужчинам постоянство. Потом Сами каким- то чудом разбогател. И всё сразу изменилось. Он стал задирать нос. Из-за этого они и поссорились…

После долгих колебаний она неделю назад послала ему письмо. Ответ должен был прийти со дня на день. Если его не будет, значит, она никогда…

Дверь комнаты распахнулась, и Несрин увидела хозяйку.

– Приятная новость, дорогая, – сказала она, переступая порог.

Несрин приподнялась на локте:

– Дай бог!

– Письмо из Стамбула!

Несрин узнала почерк и выхватила конверт из рук хозяйки. Сами очень сожалел, что её болезнь обострилась. «Теперь, наверно, ты и сама поняла, – писал он, – что тебе не следовало уезжать из Стамбула. Возможно, тебе надо было бы сказать: „Сама натворила, сама и расплачивайся“. Да язык у меня не поворачивается…» Он писал также, чтобы, как только закончится контракт, она немедленно возвращалась в Стамбул.

На глазах Несрин заблестели слёзы радости. Хозяйка пансионата всё поняла и тоже обрадовалась.

– Клянусь аллахом, доченька, ты должна уехать отсюда! Здесь ты быстро сгоришь. Послушай меня, уезжай и принимайся за лечение. Ведь он тебе написал, значит, всё будет хорошо… А где Жале? – неожиданно спросила она. – Наверно, опять помчалась к своему адвокату?

– Кабы она, а то ведь он сам прислал за ней фаэтон!

– Ты всё-таки сказала бы ей, зачем разорять чужое гнездо?

– Всё время об этом толкую. Но не думайте, Жале не плохая. Только уж больно крепко втюрился в неё этот адвокат, тётушка. Что тут поделаешь?

– Всё равно, она не должна приносить горе другой женщине, – проговорила, уходя, хозяйка.