ногах и попросил, едва ворочая языком:

— Пусти, ради Бога, обогреться!

— Входи! Давай в избу! — впустил Захарий мужика и, закрыв дверь на засов, поспешил вернуться в дом.

— Садись к печке. Да разденься, скорее согреешься, — предложил хозяин гостю, налил чай, предложил человеку. Тот пил торопливо, обжигаясь.

— Увидел свет у тебя в окне, решился попроситься. Вовсе окоченел, до утра не дотянул бы, замерз бы, как собака. А идти некуда. Город большой, людей много, вот только капли тепла ни у кого не вымолишь, — сказал человек, допив чай.

— Чей ты будешь? — спросил Захарий.

— Теперь уж и вовсе ничейный. Как бродячий пес. С зоны освободили. Вернулся домой, к своим. Там уже другой хозяин. Баба не стала ждать. Конечно, мог бы вышибить его. Но не хотелось опять на зону шуршать. И что толку? Баба другого сыщет, нового приволокет, всех не вышибешь, не стану же я ее двери стремачить до смерти. Решил слинять пока не поздно и не «нарубил дров».

— А куда теперь подашься? Родня у тебя есть?

— Толку от нее нету! Сколько на зоне канал, никто не навестил. Все отвернулись. Теперь тоже никто не примет, это точно знаю. Даже на ночь не пустят. Такие нынче родственники повелись.

— Ты, вот, давай поешь! — поставил перед гостем картошку, капусту, хлеб.

— Оно не ахти что, но лучшего нету. Сам этим перебиваюсь. На большее не заработал, — скульнул Захар.

— А ты-то чего не ешь? Давай вместе. Одному в глотку не лезет. Иль ты мне все отдал?

— Я только отвалил от стола. Перед самым твоим приходом налопался. Так что уплетай, грей пузо! — предложил Захар и спросил:

— Как звать тебя?

— Илья…

— Говоришь, на зоне отбывал? И долго ли там сидел?

— Дали пятак, отбыл три года. Да ты не бойся, я не убивал и не грабил никого. Своего обидчика на кулак натянул. Он меня на большие «бабки» наколол. И не отдал их, не рассчитался, сам жирел. Я его тряхнуть хотел. Ну, как иначе, если у самого семья, свои заботы, а этот до копейки выдавил. Все обещал вернуть, да брехал, сучий сын. Я терпенье потерял и прижучил его. Оказалось, что он в реанимацию свалил. Я ему по злобе много ребер поломал и зубы вышиб. Теперь через жопу жрать будет отморозок. А легко ли мне было голиком остаться? Сам бы ладно, за семью обидно, — скрипнул человек зубами.

— Да кто тебя в семье вспомнил? Баба мигом замену сыскала, — напомнил Захар.

— Что баба? Какой с нее спрос? Сына жаль! — угнул голову человек.

— Чего ж он за тебя не вступился и не оставил дома? — прищурился Захар.

— Мелкий покуда. Погоди, подрастет мой малыш. Вот тогда поговорим с ним.

— А теперь как дышать думаешь?

— Черт меня знает. Покуда податься некуда, даже голову приклонить. Хоть бы на ночь кто оставил, — глянул на Захара с мольбой, тот все понял:

— Да мне что? Оставайся. Конечно, удобств нету. Сам видишь, все за домом, в сугробе. Коль не боишься отморозить уцелевшее, ночуй, — указал на раскладушку в углу.

— Пить захочешь, вон на лавке ведро с водой и кружка. Жрать приспичит, там хлеба сыщешь в шкафу, сахар и чай. Ну, а если совсем повезет, появится с утра какой-нибудь заказчик, то и вовсе разживемся. Может, сала кусок подкинут вместо денег, — мечтал Захар, ложась спать.

Илья лег, не раздеваясь. Никак не мог согреться. И хотя выпил две кружки чаю, зубы все еще выбивали чечетку.

— Я ж с час возле твоего дома сидел, все не решался постучать и попроситься. Но у других вовсе не было света в окнах. Не пустили бы, это точно. Так и зарулил к тебе. Иначе, хоть к ментам на нары просись. А куда деваться, выбора нет, — оправдывался человек.

— То не беда, что пришел. Не помирать же на холоде. Зверям помогаем зиму пережить, а уж человеку сам Бог велел помочь. Оно и беда у нас с тобой единая. Ты из-за бабы ушел, я тоже так-то. Достали, аж дышать стало нечем. Кажется, примерил бы кулак на нос, чтоб до самой задницы раскололись, и, враз на душе полегчало бы, — сознался Захар.

— Это точно! В себе обиду носить тяжко. Да только как вспомнишь, что получил за тот кулак, не только душа, даже задница волком воет. И никак неохота снова на шконку попадать.

— А тот твой приятель, какому вломил, жив остался? — спросил Захарий.

— Чего ему сделается? Конечно, в больнице отвалялся. В гипсе с полгода лежал. Потом на курорте лечился. А теперь снова облапошивает дураков, таких, как я. Они еще не перевелись на белом свете. Мы же все верим в порядочность и честность. Да где они? — сетовал Илья.

— Я всю свою жизнь, кроме себя ни на кого не полагался. Каждый кусок хлеба своими руками зарабатывал, ни у кого не просил помощи. А и кто поддержит? Даже на родную бабу не полагался, — признался Захар.

— Им прежде всех доверять нельзя, — согласился Илья тут же, и продолжил:

— Вон мой друг, Колька Лобов, доверился бабе. Нет, не жене, подруге, она его и засветила в налоговой. Мужик еле выкрутился. А сучонка с него круто поимела. Вот тебе и баба! Так Колька с тех пор налево не сворачивает. Даже со своей женой откровенничать разучился. Дома боится громко бзднуть, чтоб лишнее не выскочило. И это в своей семье! Даже детям доверять нельзя, — сетовал Илья.

А Захару вспомнилась своя внучка. Что там чужие люди! Вот то ли дело свои! Они не пощадят. Ударят без промаха, прицельно. От них не спрячешься и не уйдешь, везде разыщут. А все потому, что знают все слабые и больные места, потому клюют и бьют без промаха.

Захарий первый раз в жизни назвал свою внучку сволочью и свиньей. Конечно, не без причины. А и кого не разозлило бы, если она выволокла из стола список, где обсчитала, во что обходится семье проживание деда в квартире. Не только воду, свет, газ, продукты и лекарства, даже туалетную бумагу посчитала. Вот и психанул человек. Хотел по морде дать. Но Наташка на целую голову обскакала Захария, попробуй, достань до рожи! А за сиську укусить вроде неприлично, возраст не тот. А внучка вовсе обнаглела, прибавила к расходам рубашку деда, какую ему от всей семьи подарили на день рождения.

— Ты про зубную пасту запамятовала. Я ж тоже ей пользовался! — внучка тут же приплюсовала и объявила:

— Вот! Больше пятисот рублей у семьи отнял! А как дальше жить собираешься? В кредит? Но тебя никто не хочет брать на иждивение!

— А моя пенсия? Почему ее не посчитала? Давай разберемся, кто кому должен? — вспомнил дед.

— Твою пенсию отдали за мой институт. А чем бы мы заплатили по-твоему?

— Ну, уж хватит! Сами за себя платите! Я никому ничего не должен! Пенсия моя! И больше ни копейки из нее не получите! Хватит из меня Му-Му лепить. Все умные! Обеспечивайте себя сами, — рассвирепел человек и засунул свои документы в нагрудный карман пиджака.

— Захар, чего ворочаешься? От чего не спишь? — спросил Илья.

— Всякие думки одолевают.

— Ты впервой от своей бабки слинял?

— Ага! И больше не вернусь.

— Не зарекайся! Пока твое купе не занято, путь к примирению открыт.

— Стар я для таких глупостей. Не хочу людей смешить, себя глумить.

— А я от своей, случалось, уходил. Правда, ненадолго. Не больше недели, потом возвращался. Мы мирились, снова жили. Тут же она меня проучила, не захотела ждать. Выходит, надоел ей. Как думаешь?

— Тебе виднее! Все мы когда-то устаем друг от друга. И ты от жены, и она от тебя. Вон мои всей сворой от меня устали. Их много, а я один. Может, они правы? — свесил Захарий ноги с койки.

— Послушай, Захар! Я не знаю твоей семьи. Да и тебя тоже! Не хочу лезть в вашу подноготную. Неблагодарное это дело. Но скажу тебе о недавнем. В зоне отбывал срок один человек. Он никогда не работал в праздники Божьи. Уж как его не ломали, ничего не получалось. Били его охранники и работяги