копеечная. Но баба не пошла по рукам. Удержалась. Дочку в люди вывела. Отдала замуж. Ну и что? Образование не ум. Она такая же дура, как моя Наташка. Попрекает Варю за глупое замужество. Как будто на лбу человека написано хороший он или падла! Да, вокруг Варьки вертелись многие. Она свое нашла. Сама за это страдает. И судьба ее наказала хуже некуда. Зачем же добавлять боль? Ведь она в жизни ничего хорошего не видела. И вместо поддержки, одни насмешки. Ими бабу измучили. Потому, никуда и ни к кому не ходит до сих пор.

— Тогда и ты сдерживайся, не напоминай, — упрекнул Илья Захара.

— Да я слегка, по-свойски, — улыбнулся человек чему-то своему, сокровенному, о чем умолчал.

— Ты любил ее?

— Я восторгался Варей, впрочем, как и другие. До влюбленности не дошло. Она старше, да и кто я против нее? Варя была звездой, а я обычный сапожник, как ворон рядом с лебедушкой. Ну, что общего, даже не смел думать, смотреть в глаза, здороваться стеснялся. Ведь разговаривать с нею насмелился, когда она на пенсию вышла и, оставив дочке с внуками городскую квартиру в центре, переехала в этот дом на окраину навсегда. Конечно, обидно было за нее. Варя жила нашей высокой мечтой, песней, легендой и сказкой. А теперь она, как крапива на грядке, всеми забытая, униженная, обветшалая. Все мы эдак кончим свой век. А разве о таком мечтали? Она как-то заказала мне туфли для Золушки. Главную роль играла в том спектакле. Я ей три пары сшил, на выбор. Она все взяла. И до сих пор их бережет. Я душу в них вложил, самого себя. Дочка их у нее просила, не дала. Не разрешила даже примерить. Потом внучка клянчила. Варя тоже отказала. И в завещании попросила похоронить в тех, в каких она играла в спектакле. Значит, сумел угадать и порадовать Варю хоть раз в жизни. Побывал с нею в ее сказке, жаль, что она так плохо закончилась для нас обоих, — нахмурился человек.

— Тебе особо вспомнить нечего. У вас с Варей ничего не было. Прошли по жизни мимо друг друга, даже локтями случайно не задев. Она тебе нравилась. Ну, а ты ей вовсе безразличен был. Это теперь нужда загнала, вот и пришла, когда от нее прежней ничего кроме морщин не осталось. А вот я со своей бабой сколько лет прожил! Все берег. Каждую прихоть выполнял. И получил полную пазуху. За все разом. А не надо их на руках носить. Не стоит их любить, не за что! — злился Илья.

— Это ты закинь. Не стоит себя терзать за прошлое. Жил правильно. Самого себя упрекнуть не в чем.

— За дурь и лопоухость! — отмахнулся Илья.

— То, судьбе видней, — не согласился Захар. Он отремонтировал портфели Анюткиной детворы. Покрасил их. И отойдя на шаг, любовался. Портфели смотрелись, словно новые.

— Когда-то так мечталось самому ходить в школу с портфелем. Они тогда другими были, грубыми, без ремешков, не такими красивыми, как вот эти. Да не купили… Дорого стоили. Не по карману, потому, свои учебники в мешочке носил, мать шила такую сумку из какой-нибудь тряпки. Ее иногда на месяц хватало. Случалось, за неделю разлеталась в клочья, — вспомнил давнее. И оглянулся на стук в дверь.

Анна вошла, не ожидая приглашения:

— Прости, Захарий, не дождалась, пришла раньше, чем велел. Моим не в чем во двор выскочить. Хотела в этом месяце обувку им купить, так опять получку не дали. Говорят, денег нет. А как нам жить, о том не думают. Хорошо, что у меня корова есть. Как-никак на хлеб будет. А другим вовсе невмоготу, никакого подспорья нет нигде. Ну, хоть ложись и помирай заживо. Нигде выхода не видать, — разглядывала детскую обувь, портфели.

— Дай Бог здоровья тебе, Захар! Сделал все, как новое. Будто из магазина взял. Аж глаза радуются. Только надолго ли моим сорванцам, вовсе ничего беречь не умеют.

— Не сетуй, сами такие же были, — отмахнулся сапожник и услышал:

— Сколько я тебе должна?

— Ничего. Ты уже рассчиталась.

— Смеешься, Захар? Я в прошлом году носила в ремонт свои сапоги и ботинки сына. Так знаешь, сколько слупили? А подошвы на сынкиной обувке три дня продержались и отклеились, отвалились.

— Эти не отклеются. Я их прошил.

— Вижу. Спасибо тебе! Только совестно мне, — топталась Анна у двери:

— Все нормально, — успокоил Захар. И предложил:

— Если что нужно, приходи без робости. Чем смогу, завсегда помогу, — предложил ненавязчиво.

А на следующий день, когда Илья пошел в город искать работу, Захар взялся ремонтировать валенки Варвары. Он долго разминал, отпаривал, чистил войлок, что-то потихоньку мурлыкал себе под нос, казалось, человек не замечал ничего вокруг, не смотрел на время, забыл, что давно пора поесть.

…Ему снова вспомнилась прежняя Варя. Всего два спектакля с ее участием посмотрел человек. А запомнил их на всю жизнь.

— Вот кручусь тут по углам, как мореный таракан. Сдохну, никто не вспомнит добрым словом, жил я тут, или нет! А вот Варя всех умела радовать, как цветок жила! Ее многие вспомнят. Хотя, что толку теперь от той памяти? Состарилась, и никто не навестит. Родная дочь не приходит, порог забыла. А ведь Варя все ей отдала. Сама вернулась в дом родителей, как и я. Сколько нас таких бедуют по окраинам, все на обочине у жизни оказались, выброшенными из жизни, лишними даже самим себе, — вздыхает человек и, вытерев пот со лба, вощит нить, пришивает подошву.

— Раньше даже предположить бы не мог, что Варя наденет валенки. А жизнь и ее скрутила в штопор, — вспомнил, как не поверил глазам, увидев женщину возле дома в огороде. Варя и не увидела, не вспомнила Захария. Он сам окликнул ее:

— Ты ли это? Надолго ли здесь? — спросил робко. Женщина разогнулась, долго всматривалась в лицо соседа. Никак не могла узнать Захария. Когда припомнила, ответила устало:

— Теперь насовсем вернулась. На пенсию вышла. А старикам в городе лучше не задерживаться, нечего нам там делать.

— Это почему? — не понял Захар.

— Скоро поймешь и сам сюда переберешься, если еще не переехал, — усмехнулась Варя.

— У меня здесь мастерская, а живу в городе.

— Многие так вот перебираются. Не все рискуют сразу рвать с городом, все примеряются к предстоящему одиночеству, но избежать его никому не привелось. Всех так или иначе выдавливали из города дети или внуки. Недавно появились и вовсе смешные старики. Им окраины и одиночество прописали врачи. Настоятельно порекомендовали покой, так и не сознавшись, сколько заплатили им дети за этот совет. Стариков убедили. Они все поняли и согласились. Оно и себе спокойнее жить отдельно, подальше от раздражительных детей и горластых внуков, какие не давали покоя ни днем, ни ночью.

— Варя, твои хоть навещают, приезжают сюда?

— Это ты о дочке? — улыбнулась вымучено и ответила отмахнувшись:

— Ей, как другим, все некогда. Сама такою была. Тоже редко родителей навещала. Не понимала и не верила, что самой здесь доведется коротать остаток жизни в одиночестве. А оно бьет хуже старости, — подошла к забору и, близоруко оглядев Захария, заметила:

— Вот и ты постарел, сосед. Виски совсем седые стали. Скоро на завалинке вместе сядем. И от тебя дети устанут. Теперь они все одинаковы, — вздохнула горько.

Захар разминает валенки Варвары, злится на нее за злое пророчество. Но ведь она права оказалась. Садится человек на табуретку, примеряет кусок войлока к подошве. И только хотел вырезать, в дом вошла женщина, огляделась. Приметила Захария:

— Ты что ли хозяин будешь? — спросила задиристо, звонко.

— Ну, я! Что хотела?

— Каблук отлетел. Сапоги совсем новые. Тут же, как назло, в щель попала, как в ловушку. Каблук и накрылся! А ведь итальянский! Наших русских полов не выдержал. Хорошо, что тебя подсказали. Еле дошла, — присела без приглашения, сняла сапог, подала Захарию.

— Как же мне с тобою быть, ведь итальянских заготовок не имею, а наши от ихних отличаются. Это уже не то вид, — сказал человек.

— Милый! О чем лопочешь? Мне б хоть до дома добраться. А как? Хоть что-то придумай. Мне ж эти сапоги дружок подарил, черт бы его подрал! Надо ж так подгадил, козел! Сказал, кучу «бабок» вломил. Они ломаной копейки не стоют. Я в своих русских говнодавах весь город оббежать могу, тут же на полпути