растянутой на груди белой майки рвутся наружу курчавые волосы.

— Рано ты сегодня встала, козявка, — благодушно обращается он к Зое. — А где самокат?

Зоя сжимается. Обеими руками притягивает к себе большую куклу, словно ища у нее защиты.

К ее временному облегчению, в калитку стучат, и отец идет открывать. Зоя прислушивается. Ветер доносит слова Алешиной матери:

— Такой дорогой подарок… мы не можем… спасибо… Алешеньке такая радость… признательны… Вы только не ругайте Зою! Чудо, какая добрая девочка растет!

— Ага, — коротко отвечает отец. — Разберемся.

Запирает калитку, возвращается. Одной рукой тащит за собой самокат, оставляющий на дорожке две полосы от колес. Прислоняет его у крыльца и уходит в дом. Зоя вскакивает, бежит к калитке, но на полпути оборачивается и замирает. Отец приближается к ней. На его правый кулак намотан виток узкого коричневого ремня, конец которого шевелится, словно собираясь ужалить.

— Поди сюда, засранка, — тихо и зловеще приглашает он оцепеневшую дочь. — Вот я тебя поучу, как имущество кому попало раздавать.

Зоя пытается сопротивляться, но это бесполезно: отец сгибает ее пополам и зажимает в коленях. Барахтаясь и дрыгая ногами, она чувствует, как сильная мужская рука задирает ей юбочку, стаскивает трусишки… Стыд и негодование вспыхивают в будущей женщине, но в следующий миг ее тело прорезает боль, выбивающая все мысли из головы.

— Вот у нас какая растет благодетельница! Будешь еще свое добро раздавать? Будешь? Будешь?

Священного детского «не буду», которого добивался отец, Зоя выговорить не могла — из горла не вылетало ничего, кроме визга. Соленая влага заполняла глаза, рот, нос и текла по лицу, капая с подбородка. Когда отец наконец отпустил ее, она упала, разбив коленки, но тут же подскочила и, потеряв трусы, бросилась подальше от своего мучителя. Со всего размаху влетела в сарай и рухнула в старое сено, продолжая рыдать.

Это была Зоина первая порка. Она показалась сплошным ужасом, не вызвав никаких иных чувств. Зато урок был усвоен. Чтобы взрослая Зоя, директор Хостинского рынка, свое добро раздавала? Чужое присвоить — запросто. Но чтобы раздавать… Кто в это поверит?

Станица Староминская отличалась обитателями работящими, зажиточными и, не в обиду будь сказано, прижимистыми. Деловые люди, по-нынешнему. Побираться не ходили и нищих не привечали. Но у Логиновых староминские качества были доведены до предела. Даже в Староминской их за глаза величали куркулями. Глава семьи не придавал значения этому оскорбительному словцу. Какой же он — куркуль? Куркули — эксплуататоры, а Матвей Логинов — честный труженик. Просто он порядок любит, чтоб, значит, всякой вещи — свое место. Детей он тоже, пока не начали самостоятельно зарабатывать, считал своими вещами, видя в них выгодное вложение денег, обеспечение будущего. Убеждение в силе богатства им прививал…

Правда, Сережка, тоже многократно поротый, усвоил с помощью папаши еще и то, что, наряду с богатством, на людей доходчивей всего действует грубая физическая сила. Едва ощутив в себе эту силу, записался в секцию восточных единоборств, ради чего три раза в неделю ездил в ближайший городок. Зато когда отец в очередной раз попытался поднять на него руку, шестнадцатилетний Сергей легко, почти презрительно, перебросил его немалый вес через себя. Матвей Логинов влетел под кровать, врезался головой в стену и там затих. «Не трогайте, пусть оклемается», — приказал Сергей матери и сестре, с оторопью глядевшим на торчащие из-под покрывала ноги кормильца. Потом он еще пару раз поколачивал отца: не со зла, а так, для порядка, чтобы не забывал, кто из них главный. Подумаешь, ведь не убил! Зато теперь у них прекрасные отношения.

— Отец — молодец, — неоднократно говаривал Сергей Логинов. — Я ему благодарен. Он меня сделал таким, какой я есть.

Если бы Зоя могла анализировать свои чувства, она открыла бы, насколько несчастными чувствовали себя Сережа и она в большом родительском доме, где все было как у людей, все чисто вылизано до последней пылинки — и все безжалостно-равнодушно к ним… Но если бы Зоя себе в этом призналась, она, наверное, сошла бы с ума. Сережа, чтобы уйти из-под отцовского пресса, выбрал мужской путь — сопротивление; ей, чтобы не оказаться сломленной, оставалось одно — подчиниться. Более того, достигнуть такого состояния, чтобы подчинение оказалось приятным. Чтобы, когда тебя хлещут ремнем по заднице, приговаривая: «Что, нравится? Любишь?» — ты могла с искренним пылом ответить: «Люблю! Люблю!»

Когда у Зои едва наметилась грудь, она впервые испытала во время порки необычное, но волнующее ощущение. Этим своим секретом сдуру — малявка, что возьмешь? — поделилась с подругой, которой, она знала, дома тоже доставалось — в основном за двойки. Та не поняла, подумала, что Зоя шутит.

— Выдумываешь! Что тут может быть приятного? Терпи, да и все…

Тогда Зоя поняла, что делиться с кем-либо бесполезно. Зато она осознала, что внутри нее поселилась тайна. Свою тайну она подкармливала случайно обнаруженными подробностями повседневного бытия староминцев, сценами из фильмов (особенно «Анжелика и султан», где обнажают и порют привязанную к столбу героиню), рассказами стариков… Бабушка говорила, что до революции в Староминской провинившихся судили своим станичным судом и тех, кто заслужил, прилюдно секли розгами. Взрослых мужиков и баб… Вот бы посмотреть! Зоя скоро изучила, как с помощью таких фантазий и указательного пальца доставить себе удовольствие. Лучше всего — отревевшись после порки, в укромном уголке… Никто не узнал ее тайну: ни брат, ни родители. Зоя не зря росла скрытной.

А еще она росла умной. Хотя от нее ума не ждали — девка! — Зоя училась лучше брата. «Светлая головка!» — умилялась сухонькая и седая, как одуванчик, математичка Анна Михайловна, предсказывая своей лучшей ученице поступление в институт и профессию инженера. Но ум Зои, обнаруживая практическую логиновскую направленность, привел ее в торговое училище. Как можно скорее начать зарабатывать деньги! А деньги для Зои означали самостоятельность, независимость, уважение, перспективы… Они означали для нее все!

Стоял конец советского периода — с пустыми прилавками, с тревогами населения, которое сметало подчистую даже консервы из морской капусты, с его гигантской инфляцией и необычайными возможностями. Возможности Зои резко увеличила ее привлекательная внешность, позволившая ей выйти замуж за отхватившего немалый кусок советской собственности Геннадия Барсукова, местного партийного деятеля, курировавшего в районе кооперативы. Это сейчас он, подавленный энергичной супругой, превратился в тихого сумасшедшего, увлеченного филателией, а тогда был о-го-го! Правда, не красавец. Чего нет, того нет. Но на внешность Зоя не глядела. Ей не до любви: стерпится — слюбится, главное — хозяйство. Это у нее тоже фамильное, логиновское.

Со своей стороны, и брат Сергей не дремал. У него тоже были свои возможности: от обычного парня, владеющего восточными единоборствами, он прошел путь до главы спортивного комплекса, где местные крутые парни изучали технику созданного им уникального боя. От болевых ощущений — до мгновенного убийства: вот диапазон! Сергей обладал великолепным, тренированным телом, но и голова у него на плечах имелась. Если бы не это, не возглавить бы ему то, что позднее в оперативных сводках стало проходить под названием «Хостинского комплекса».

А застолбив себе высокое место в структуре сочинской преступности, Сергей перетянул к себе сестру, чьи способности увядали на посту владелицы супермаркета в жалком райцентре. Масштаб не тот! Зоя достойно возглавила Хостинский рынок. Все-таки, несмотря на мелкие стычки, брат и сестра были очень друг к другу привязаны. Их накрепко соединяло не только общее несчастливое детство, но и способности, и направление деятельности. Они были рождены, чтобы работать в одной связке. И они добились процветания сообща.

Да, Зоя достигла, чего хотела, к чему стремил ее логиновский дух. Она занимает видное положение в обществе, она богата, она красива. И на личном фронте, грех жаловаться, все, как у людей: представительный муж, двое деточек — Матвей и Рита; сейчас в Турции отдыхают с гувернанткой, звездочки ясные… Но, взобравшись на вершину, Зоя затосковала. Затосковала по самому обычному, чего жаждут несчастливые женщины: по любви. Но не по обычной любви! По ощущениям, которые не мог ей подарить слабый, потный и чересчур нормальный Геннадий, по тому обжигающему счастью, которыми награждали ее лишь тайные фантазии и отцовский ремень — в возрасте от десяти до четырнадцати… Ей