что не может быть плохим то, что согласуется с природой.

– А убийство согласуется с человеческой природой? – Анна смотрела ему прямо в глаза, ожидая от него прямого ответа.

– Ни один поступок сам по себе не может быть ни хорошим, ни плохим. – Ярослав словно взвешивал находившуюся в его руке книгу. – Все зависит от мотивов.

– Значит, каждый может иметь какое-то оправдание?

–  Это вопрос совести. Мой дядя был врачом во Львове. Большевики разыскивали его приятеля, поэтому, желая его как можно лучше спрятать, он поместил его в психиатрическую клинику. Сделал его сумасшедшим.

– И это его спасло? – вмешалась в разговор Ника.

Ярослав отрицательно покачал головой:

– Напротив, погубило. В сорок первом году пришли немцы и всех пациентов расстреляли. А дядю по сей день мучает совесть, что его приятель погиб по его вине.

Анна стояла у окна кабинета. В волосах ее играли лучи солнца, придавая прядям легкий медный оттенок. Глядя куда-то вдаль, на далекие крыши домов, она сказала, обращаясь больше к себе, чем к присутствующим в кабинете:

– Совесть… Правда… – Она пожала плечами. – После этой войны ничто уже не будет таким, каким было прежде. Все изменилось.

Ярослав смотрел на ее силуэт, освещенный солнцем.

Господин Филлер явился неожиданно. На шее его был искусно повязан фуляр, фотограф как-то торопливо прикоснулся губами к руке Анны, словно он хотел забыть о том особом отношении, которым он прежде всегда ее отличал.

– Я прошу прощения, но нам необходимо расстаться. – Он был явно смущен и бросил быстрый взгляд на Бусю, как будто даже ее присутствие было для него лишним. – У меня сегодня были.

– Кто?

– Вы не знаете? Спрашивали о каких-то снимках из Катыни, спрашивали о господине Юре. – Он заколебался, говорить ли дальше, но счел, что госпожа майорша Филипинская заслуживает того, чтобы знать то, что знает он. – Они просили информировать, кто крутится возле вас. Учитывая такую ситуацию, будет лучше, если мы расстанемся.

– Спасибо, что вы меня предупредили.

Филлер снова торопливо поцеловал руку Анны и только тогда вытащил из кармана пиджака конверт. Он незаметно положил его на комод. Когда Филлер ушел, Буся заглянула в конверт и сокрушенно покачала головой: этого не хватит даже на оплату квартиры и за электричество. А на что же покупать уголь на зиму?

– Может, этот полковник мог бы помочь нам с углем?

– Нет, мама. – Анна покачала головой. – Неудобно его просить.

– Так что же делать?

И именно тогда Анна увидела свое отражение в зеркале. Ее распущенные волосы струились темной волной по плечам и плавно ниспадали на спину. Она взглянула на себя так, как будто ей предстоит проститься с кем-то, кого очень хорошо знаешь. Она взяла шляпку с вуалью…

В лучах августовского солнца лицо Анны, скрытое под вуалью, казалось неузнаваемым. Может быть, поэтому Актриса ее не узнала. Они почти столкнулись у самого входа в Театр им. Словацкого. Актриса как раз выходила из театра после утренней репетиции, когда Анна оказалась у нее на пути.

– Вы как-то сказали, что можно тут продать волосы.

– Вот к чему вынуждают обстоятельства нашу интеллигенцию! – с ненатуральным пафосом выкрикнула Актриса. Она взяла Анну под руку, и они вошли в театр. Прошли за сценой, на которой в это время устанавливали декорации. Над головой Анны висели какие-то металлические конструкции, канаты и кабели. В воздухе ощущался запах машинного масла, пыли и клея. Они шли по узкому проходу, образовавшемуся между старыми декорациями.

В узком, кишкообразном помещении мастерской запах клея стал еще ощутимее, а к нему прибавился еще удушливый запах подпаленных волос. Толстая мастерица-постижер с помощью горячих щипцов завивала длинные пряди седых волос в локоны для парика в стиле Людовика XIV. На полках стояли деревянные головы с надетыми на них париками королей, пажей, вельмож и придворных дам. У окна сидела горбунья, пришивавшая разложенные на газете пучки волос к натянутому полотну. Именно к ней обратилась Актриса, представляя Анну.

– Помни, Михалинка, эти волосы предназначены для меня!

Минуту спустя Анна уже сидела на неудобном стуле и слушала щелканье ножниц, которыми срезали ее каштановые волосы. Мастерица решила, что пострижет Анну так, чтобы она выглядела как паж в «Гамлете». После каждого щелкающего движения ножниц пучки волос, скользя по полотенцу, падали на разложенную внизу газету.

– Как жаль срезать такие волосы, – сказала горбунья, сидевшая у окна. – А муж согласен?

– Как ушел на войну, так до сих пор и не вернулся, – сказала Анна.

– Может, еще вернется. – Толстуха-мастерица, собрав срезанные волосы, отдала их горбунье. – Вот тебе работа для нашей звезды.

– А вы знаете, что тому, кто надевает парик из чьих-то волос, достается и его судьба? – Горбунья намотала прядь волос Анны на толстый валик для раскатки теста.

– Я ей этого не желаю, – произнесла в ответ Анна.

Анна не ожидала, что благодаря этой реплике ей откроется неизвестный эпизод из жизни Актрисы. После слов Анны мастерица, по-прежнему перебирая пальцами ее волосы, как арфистка струны инструмента, сказала, что каждому выпадает своя судьба и только от него самого зависит, как он ею распорядится, согласуясь с божьими и человеческими законами или вопреки им. А по ее мнению, Актрисе надо бы три раза кряду исповедаться, учитывая, чем она занималась во время войны…

– Ведь она же не играла в театре для немцев. – Горбунья на минуту отвлеклась от своей работы с волосами и неприязненно смотрела на товарку, явно предчувствуя, к чему та ведет в их непрекращающемся споре.

– Михалинка будет ее защищать хоть в аду. – Постижер, держа в руках бритву, которой она подравнивала волосы Анны, встала теперь перед ней, чтобы видеть ее реакцию на свои рассуждения.

– Разве это правильно, когда замужняя женщина в отсутствие мужа спит в постели не одна? – продолжала она с явным раздражением. – Муж в лагере, а у жены романы!

– Но ведь она все время посылала ему передачи в лагерь! – Михалинка защищает Актрису, но это лишь еще больше раздражает постижера, лицо которой становится красным.

–  Таковы актрисы. Если кто-то привык к поклонению на сцене, то и в жизни от этого не откажется. А ведь это стыдно – изменять мужу, который в лагере сидит.

Стоявшая перед Анной с бритвой в руке постижер явно рассчитывала на поддержку с ее стороны. И тогда высказалась горбунья:

– Ты злишься на нее, потому что тебя насильно выдали замуж за мясника, а он только деньги любил. Ты же не знаешь, что она мне в гримерке сказала.

– Ну, что? – Толстуха враждебно посмотрела на Михалинку.

То, о чем начала рассказывать горбунья, она больше адресовала Анне, чем товарке. И звучало это совсем не как известная всем сплетня, а скорее как откровение, которое должно было послужить оправданием для Актрисы. Да, у нее были романы, об этом знала даже ее свекровь, та самая, известная еще до войны, краковская гадалка. Именно она и сказала своей невестке, что если той необходимо мужское поклонение, то пусть она даже в это тяжелое время не отказывает себе в том, чтобы подтвердить самой себе, что она по-прежнему остается желанной для мужчин, иначе иссякнут в ней живые соки жизни, ибо ожидание – это есть медленное умирание, и после войны она станет как высохшая щепка, как дерево с подрубленными корнями, в котором весной перестают бродить соки, и тогда ее вернувшемуся мужу не с кем будет утешаться.

Михалинка говорила все это с большим чувством, не отводя глаз от Анны, словно ища у нее понимания для Актрисы. Постижерка фыркнула, как рассерженная кошка, и демонстративно пожала плечами.

– Михалинка за нее душу продаст.

– И что было дальше? – спросила Анна. – Муж вернулся?

– Вернулся, – подтвердила с удовлетворением горбунья, и теперь последние ее слова были адресованы постижерке. – А как вернулся, то аж удивился, что его жена еще прекраснее стала, чем была до войны.

Толстуха нетерпеливым жестом прервала Михалинку и обратилась к Анне, рассчитывая, что та встанет на ее сторону:

– А что вы скажете?

–  Прошу вас, больше не срезайте, – сказала Анна.

В зеркале, которое подала ей мастерица, Анна увидела женщину, совершенно не похожую на ту, которую она знала всего лишь час назад. Ее глаза, казалось, стали еще больше, коротко остриженные волосы открыли щеки, подчеркнув выразительность губ. Она показалась себе гораздо моложе. Да, возможно, она теперь выглядела юнее, но на самом деле Анна чувствовала себя человеком, который, сменив кожу, неожиданно осознает, что не может перестать быть самим собой…

– Что ты наделала? – Буся ходила вокруг Анны, как вокруг афишной тумбы. – Анджей бы тебя не узнал!

Буся не скрывала своего возмущения: как Анна могла такое сотворить? Неужели это дань моде? Это же не в ее стиле! Тогда Анна вынула из сумочки заработанные деньги и вложила их в руку Буси. И только тут Буся обняла ее, она гладила ее короткие волосы, как будто хотела этим жестом поблагодарить ее за принесенную жертву.

Ярослав явился неожиданно, держа под мышкой большую картонную коробку. Он смотрел в недоумении на Анну, как будто перед ним был совсем другой человек, а не тот, которого он знал по фотографиям в лагере.

– Какое изменение! – сказал он, ставя коробку на стол.

Ника это изменение оценила по-своему:

– Ты выглядишь как во времена санации! – сказала она,