практиковались.

– Почему ты это добавил, Карел?

Я останавливаюсь в виду широкого просвета впереди.

– Ты ещё раз должна выбрать. Между нами двоими.

– Разве выбор не очевиден? И если вы между собой поладили – причём тогда я?

– Тогда хоть подтверди. Перед свидетелями – потому что они все живые, эти деревья.

Вот как – и видят нас? Отчего-то меня это не удивляет и не пугает нисколько. Но это было бы слишком простым для меня решением – подписаться под решением чужим…

Я снимаю косынку с шеи.

– Ян, Карел. Сейчас я завяжу себе глаза, а вы возьмите каждый за моё запястье со своей стороны – или наперекрест, как захотите. Потом поменяете руки, не сходя с места, и так держите, пока не скажу.

Пальцы одного – по-хозяйски уверенные, горячие, сильные. Другого – жёсткие, с шершавой кожей, давят как тисками.

– Хорошо, теперь меняйтесь. И ждите.

Я заглушаю мысли, иду внутрь своих ощущений: краснодеревщик ножом отшелушивает с упрямой заготовки кору, снимает тонкую стружку. Ловчий держит в сомкнутых горстях упрямую птаху, готовый подкинуть ее к небесам.

Выныриваю на поверхность. Высвобождаю руки, сдвигаю косынку назад на шею, смотрю на лица.

– Я выбрала, мейстеры.

Нехитрое прозвище уравнивает в правах обоих.

– Будет так: Карел пеленает, Ян спать укладывает.

Что-то в выражении лиц заставляет меня прибавить:

– Парни, довериться лучше хорошо знакомому – это вы верно поняли. Но ведь потом я оглядываться точно не стану. Делайте, как вам будет лучше.

– Уже есть свидетели, пани, – говорит Ян. – Да будет по вашему слову.

Мы продолжаем наше неторопливое следование к лужайке.

А на ней…

Это вообще не луг. Посреди густой игольчатой поросли и на уровне моих колен – низкий срез гигантского дерева метров двадцати в диаметре: корни выпирают горным хребтом, границы годовых колец – выпуклыми рубцами.

Эшафот.

– Его что, нарочно для меня срубили?

Они понимают подтекст:

– По легенде – сронило бурей шесть сотен лет назад. С тех пор окрестный лес много раз сменил одежду и восполнил урон, – говорит Карел.

Ну разумеется – в любом случае борозда от павшего ствола осталась бы знатная.

– А чем потом выровняли срез – никто не знает точно.

– Какая тёмная поверхность, – говорю я.

– Вы не первая, пани Элен, – лаконично объясняет Ян.

Он всходит раньше всех, Карел передаёт ему меня и карабкается сам. Мы движемся к центру и останавливаемся у самого ядра – круга самой плотной древесины. Мейстеры складывают рядом принесенное, возятся, я держу пальцы правой руки на застёжке.

– Погоди, Элене. Не я и не он должны были произносить главные слова, – говорит Карел, – но ты сама не захотела лишних глаз и уст. Ты видишь, что стои?т вокруг. Здесь была целая роща великанов, они произрастали по всей здешней земле – и погибли. Шемты выплачивают свой долг: жизнь за жизнь, хотя иной из вас идёт за сотню. Ждут, когда чаша наполнится и алчущее насытится. Это и требовалось сказать тебе прямо здесь – и это говорю тебе я.

– Что же… Я горда и рада этому.

Застёжка с изображением мамонтового дерева легко поддаётся, хотя кончики пальцев как заледенели. Но от сердца во все концы живой пятилепестковой звезды тянутся искристые нити, летят хмельные брызги.

– Я так полагаю, увязывать меня нет большой нужды, – говорю я, – оттого, Карел, делай своё дело вдумчиво и не торопясь. Но и не заставляйте меня ждать оба.

Расстёгиваю фибулу до конца – мантия звякает, встретившись с нагой сталью. Разуваюсь – мне помнится фраза из культового фильма: каблуки мешают преклонению перед святыней. Отодвигаю жёсткую парчовую скорлупу подальше и становлюсь на колени поближе к центру.

Один шнур для запястий – связаны перед лицом. Другой ложится чуть повыше колен – так делают японки, чтобы не отдаться смерти бесстыдно. Третьим Карел туго переплетает заново мою косу. Вспоминаю подробности: лев – тот, кто придерживает даму за волос и вообще не даёт ей шелохнуться.

– Платочек по глазам еще повяжи, – говорю, чувствуя, что тот мягко соскальзывает с шеи.

– Трусишь немного, Элене? А знаешь, есть от чего. Говорят, раз на раз не приходится и не на одну старуху бывает проруха. Если у Яна с одного разу не выйдет, то я…

И показывает мне рукоять.

– Карел, друг, ты что, надеешься, от одного вида твоего мизерикорда в обморок хлопнусь и избавлю от хлопот?

– Не надеюсь, – от слегка усмехается. – И глаз тебе закрывать никак не положено. Но вот, выпей для храбрости, сделать это нам разрешили; глаз тебе закрывать не положено.

К моим губам приближают чашу с чем-то терпким и духмяным – мята, полынь, мирт…

– Не нужно, господа мои. Я не шевельнусь, обещаю. Да вы ж и не позволите? А чувства, как уже сказала, не хочу притуплять.

– То, что вы увидите, станет для вас неожиданностью, пани, – говорит Ян откуда-то из-за наших спин. – По меньшей мере. Но вы снова решили верно. Смотрите прямо перед собой.

Карел отходит, перешагивает через сердцевину дерева и слегка натягивает мои волосы – это почти приятно.

– А сейчас выкинь из головы все мысли, что там завалялись, – слышу я то ли спереди, то ли из-за спины.

И тут…

Ложное ядро, мелькает в голове. Нет, не может быть!

Дерево со скрипом раздвигается в центре, образуя перед моими глазами, перед носками Кареловых сапог пухло выступившую складку рта. И внутри – бездна. Алчущая бездна в ее чреве, притягивающая взгляды нас обоих.

Удар – и я скользну по пахнущему древними бальзамическими смолами туннелю. Вслед за моей головой…

Лечу – или меня проталкивает тугими волнами, как орех по пищеводу? Давит плечи, вместо воздуха что-то липкое, смрадное, как чад пригоревшей мясной пищи, далеко впереди маячит комком туманная серость…

… нашей кухни ранним утром, когда мужа надо покормить, собрать на службу и самой туда же собраться, да ещё успеть обиходить моих предков, вот у отца с голоду не один живот – и грудь втянулась, одни осколки ребер под кожей торчат по сторонам мамы сидят в белом мужнины родители умерли сам он давно сирота оттого и не противился когда я решила делать выкидыш у кошки он вообще их топит не успеваешь из родильной сорочки вынуть а они все быстрее чего копаешься… всё быстрее и быстрее затягивает как водоворот и хочет выбросить в остылую постылость…

– Нет, НЕ ХОЧУ ТАКОГО!

У меня нет губ, нет гортани, нет голоса – кричу всем телом.

„Ну и с чего баламутишься? – говорит уютный голос позади. – Не желаешь туда – и не надо“.

Взлетаем кверху, даже не повернув и вроде бы не сменив курса. Впереди облаком смолистых ароматов колышется пушистая тьма, голые плечи овевает зелёный шум, зелёный весенний ветер.

„Карел?“

„Ага. Янек и хотел, и не так чтобы хотел – а ведь ты и ему, не одной себе долю выбрала. Но я желал