несколько секунд назад. — Но ты так сексуально выглядишь в костюме… — Она понизила голос, но ее шепот все равно был отлично слышен. — А ты знаешь, что случается, когда ты выглядишь сексуально…

Мы все знаем, что случается. Я помогаю организовывать мероприятие, которое станет им развлечением перед случкой. Если же они перепихнутся, я не думаю, что это будет слишком отличаться от того, что они ежедневно демонстрируют в холле. С того письма так и повелось, что Скотти с Мэндой всячески пытаются доказать публике, что у него может встать. Это дурдом. Они на переменках успевают столько, сколько я не делала за всю жизнь. Я им не завидую. Серьезно.

Мне они не нравятся.

Но мне внезапно становится жарко от возбуждения, и я понимаю, что просто дразню себя.

Наконец-то Хоуп поймет, через что мне приходится проходить. Она единственная девственница, которую я знаю. Я имею в виду, что я думаю, будто это так. Иногда я иррационально, истерически боюсь, что она это сделала и ничего мне не сказала. Она встречалась с несколькими парнями в Теннесси, но ни один из них, по ее словам, не был достоин лишить ее девственности. А тот роман с парижанином, который случился у нее прошлым летом, привел лишь к тому, что она углубила свои знания о «французском» поцелуе. Но если Хоуп занималась сексом, она сохранит это в секрете, и не из-за стыда, а потому что она знает, что эта новость нанесет непоправимый урон нашей дружбе. Это окажется единственной разницей между нами. Иногда лояльность требует лжи. Подумать только, сколько я утаила от нее за два прошлых года!

Проблема в том, что я ждала этого так долго, что весь смысл свелся к ожиданию. Ожиданию правильного человека, нужного времени. Когда придет время этим заняться, я хочу, чтобы у меня не осталось ни тени сомнения в том, что рядом не может быть никого другого, кроме него.

Вот почему я собираюсь умереть девственницей.

Подходящий человек — это не Лен, пошел он к черту со своими танцами. Я думала, это Маркус. Но я ошиблась. Ошиблась. Ошиблась. Я не могла ошибиться еще больше. Должно быть, я сошла с ума. Я читала, что подростковое безумие может быть вызвано переизбытком гормонов в мозжечке, «думающей» части мозга. Наше серое вещество «забивается» новыми клетками, и мы не можем принять правильное решение.

А мой мозжечок, должно быть, перемкнуло еще на прошлый Новый год.

Соедините безумный мозг, тело, бурлящее гормонами, и вам станет понятно, почему мы пьем, принимаем наркотики, протыкаем тела булавками.

Под «мы» я имела в виду подростков. Надо было говорить «они» — так поаккуратнее.

Шутка, как раз подходящая к моему статусу девственницы:

В: Как вы заставляете играть гормоны?

О: Говорю ей, что надену костюм на антитанцы.

Труд-но, труд-но.

Черт. Теряю.

Все, кроме девственности.

Беги! Спасайся! Пока Г-младший не начал свое восемнадцатилетнее царствование террора! О боже! А что, если это девочка? Крошка Бетани — как Доктор Зло и Мини-Я.

АААААХХХХХХХХ.

Да, это правда. Бетани и Г-кошелек состряпали нового монстра. Девочку или мальчика — не важно, это ужасно.

Мистер и миссис Докцилковски едва разделись на пороге, перед тем как сообщить эту новость.

— Мы ждем ребенка!

Я не могу описать тот оглушительный и обезоруживающий выплеск радости, исходивший от матери.

Папа хлопнул Г-кошелька по руке — мол, молодец мужик.

Глэдди повернулась к Мо (она настояла, чтобы тот пришел: «Он почти член семьи») и сказала:

— Я же говорила, сынок кое на что способен.

Я просто стояла, огорошенная. Эта новость была последним, что я ожидала услышать от сестры. Мамочка Бетани — звучит абсурдно. Она слишком влюблена в себя и ленива. Она даже не могла пожаловаться, что ей приходится каждый день завивать ресницы — они у нее и так от природы загнутые.

Нежелание Бетани иметь детей роднило нас, помимо коллекций дисков с музыкой и фильмами восьмидесятых. У меня не наблюдалось ни малейшего проблеска материнского инстинкта. Может быть, так мое тело реагировало на то, что я собираюсь умереть девственницей.

— Я хотела тебе сказать, — проговорила Бетани, похлопывая себя по все еще плоскому животу. — Не думай, что я растолстею.

Я сбилась со счета, сколько раз она говорила мне, что ее матка — зона, свободная от детей, именно по этой причине. «Как только беременные жены поправляются, мужья их бросают, — говорила она. — Такого со мной никогда не случится». Ее страх поправиться перекрывал тысячелетнюю историю генетики. По крайней мере, я так думала. Но оставить это так я тоже не могла.

— Бетани, я не думаю, что ты хочешь иметь ребенка.

Большая ошибка. Вам надо видеть выражение гнева и отвращения на ее лице, словно бы я закричала: Я НЕНАВИЖУ ДЕТЕЙ. УБИТЬ ИХ ВСЕХ. ВСЕ ДЕТИ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ, УМЕРЕТЬ, УМЕРЕТЬ!!!

Теперь я знаю, каково быть, например, Тэрин Бейкер — отверженной. Никто не разговаривал со мной, пока мы не сели за праздничный стол, и Глэдди тут же прошлась по поводу того, что я вчера не навестила ее.

— И почему ж ты не почтила нас своим присутствием?

— Я была занята, гм, уроки делала, — слабо выговорила я.

— Тутти-Флюти говорит совсем по-другому, — прокаркала она.

— Правда? И что же говорит Тутти-Флюти?

— Он говорит, что у тебя появился парень!

Вплоть до этого момента моя мама не внесла в диалог ничего, кроме: «У моей детки будет детка!» Она повторяла это через равные интервалы, расстояние между которыми сокращалось по мере того, как кровь в ее венах сменяло «шардонне». Но, услышав слово «парень», она внезапно обратила на меня все свое внимание.

— Джесси! У тебя есть парень! Кто он?

— У меня нет парня, мам.

— А я слышала, что есть, — сказала Глэдди.

— И я, — поддакнул Mo.

— Не верьте всему, что слышите, — ответила я. — Особенно если это говорит Маркус Флюти.

— Извини, девочка! Но он сказал, что ты и этот его приятель Лен собираетесь вместе пойти на танцы, — сказала Глэдди.

— ТЕБЯ ПРИГЛАСИЛИ НА ТАНЦЫ? — одновременно воскликнули мама и Бетани.

— Нет!

— А я слышала…

Я пустилась в объяснения, что Лен пригласил меня, однако танцы отменили, и вместо этого мы завтра вечером организуем антитанцы.

Только представьте, какие крики ужаса испустили мама и Бетани, пораженные возможностью остаться без вечера танцев в честь начала каникул.

— Я не знаю насчет этого Лена, — проскрипела Глэдди, когда улеглось волнение. — Но Тутти-Флюти