Не могу поверить, что мне приходилось это делать почти каждый день или даже ночь. В предрассветные часы, когда небо становится пурпурным, а дома? тихо вздыхают во сне, я склонялась над своей потрепанной черно-белой тетрадкой для записей. Я писала, вымарывала, снова писала, пока не начинала болеть сперва рука, а потом сердце.

Писала и писала — но однажды перестала.

За исключением писем к Хоуп и заметок в школьную газету, я за несколько месяцев не написала ничего стоящего. Вот почему я сама была в шоке, когда меня включили в летнюю программу. У меня не было иного выбора, кроме как начать все заново, потому что, согласно пункту «развития писательских способностей», я обязана вести дневник. Но он будет другим. Совсем другим. Или меня упекут в дурдом.

Мой последний дневник был лишь свидетельством каждого моего поражения, каждой глупости, которых было предостаточно в годы обучения в начальной школе. А потом я уничтожила все свои душевные пережевания. Страницу за страницей я скормила дневник отцовскому бумагорезательному аппарату, превратив свою исповедь в стыдливое конфетти. Я хотела устроить ритуальное сожжение дневника в камине, но мама не позволила: она боялась, что чернила при горении будут выделять особо токсичный газ, который убьет нас всех. Даже в своем безумии я понимала, что это был совершенно ненужный мелодраматический штришок.

Я уничтожила дневник, потому что в нем было много такого, о чем я даже лучшей подруге не рассказывала. Я уничтожила его в первый день Нового года, в тот день, когда я увиделась с Хоуп, перед тем как она уехала в Теннесси. Мое решение было простым: пора прекращать изливать душу бумаге и начать снова рассказывать ей все. Все, что включало произошедшее между мной, Хоуп и Тем, Кто Должен Остаться Неизвестным.

Вместо того чтобы возненавидеть меня за такие странные отношения между мною и Им, Хоуп неустанно доказывала, что она — моя лучшая подруга. В тот январский день она сказала мне и повторяла это потом миллион раз, что у меня есть полное право выбирать себе друзей. Она уверяла меня в этом, хотя Его действия косвенно привели к смерти брата Хоуп, который схлопотал передозировку, и из-за этого родители увезли ее за тысячу миль от Пайнвилля, дабы избежать дурного влияния. Однако в тот холодный день Нового года она уверяла меня, что в смерти ее брата виноват только он сам. Никто не вводил смертельную дозу в его вену, Хиз сделал это сам. И если я чувствую с Ним настоящую связь, сказала она мне тогда и неустанно повторяла потом, я не имею права так резко ее обрывать.

Я же, в свою очередь, миллион раз говорила Хоуп, что порвала с ним не из уважения к памяти Хиза. Я делаю это просто потому, что в моей жизни ему не место. Особенно после того, как он не перемолвился со мной ни единым словом, когда в прошлый Новый год я послала его ко всем чертям.

Хотя это не совсем так. Он говорил со мной. Между нами было нечто худшее, нежели просто молчание: ничего не значащие разговоры. Обычно мы болтали обо всем на свете — от стволовых клеток до экономических отношений в Ираке. Теперь же самое глубокое его изречение в мой адрес было таким: «Пожалуйста, убери голову, я не вижу доску» (2 сентября, первый семестр, Мировая История).

СТОП!!! Я же не хочу сжечь этот дневник еще до того, как начну его писать.

А вот забавная запись, и отнюдь не психованная!

Сегодня я получила фантастический подарок: семьсот восемьдесят баллов за словесность и семьсот шестьдесят за математику.

Благослови Бог тесты на успеваемость!

Из этого следует, что к математике у меня меньше способностей. Йо-хо-хо!!!

Я сделала это — выписала себе билет из Пайнвилля в один конец. Готова признать, что если бы мне светила стипендия за атлетические достижения, я бы уже нарезала круги по стадиону, но, к счастью, у меня все же имелись мозги. И я так счастлива, что не подписалась на этот кросс по стране!

Несмотря на протесты со стороны некоторых колледжей вроде Принстона об отмене экзаменов, я абсолютно против того, чтобы упразднить тесты. Это единственный способ доказать приемной комиссии, что я умная. Блестящие рекомендации, высочайший IQ и первый номер в рейтинге класса ничего не значат, когда ты подаешь документы вместе с такими же отличниками из других школ.

Конечно, с такими баллами моя проблема состояла не в том, поступлю ли я в колледж, а в том, какой из 1600 вузов, заявленных в «Принстонском обзоре», мне выбрать. Я мусолила идею о том, что в колледже непременно найду людей, которые меня понимают. Я понятия не имела, существует ли Университет Утопия. Но было одно утешение. Даже если я выберу не тот вуз, а ставки 1600 к 1, что я так и сделаю, хуже, чем в Пайнвилле, мне не будет.

Собственно, я не провалила тесты, потому что я гений. Во время ознакомительного визита в Гарвард я уяснила разницу между гениальными безумцами и остальными учениками. Нет, мои баллы не отражают моей гениальности в той мере, в какой они демонстрируют мою способность запоминать всякие маленькие