– Я не провоцирую. Я только хочу спросить: а что, если ни один человек не придет сегодня?
Ни один человек – это было весомо, это было в самую десятку. Я услышал в трубку, как он сглотнул ком.
– Я скажу тебе честно, Игорь, – я склоки вообще не люблю. И в них не лезу. А кто хочет грызться и воевать, пусть грызется и воюет.
Я понимал, что такая точка зрения есть, существует – и она не лишена правоты и даже достоинства. Потому что, если двое вцепились друг другу в глотку, это еще не составляет полной картины мира. И вовсе не обязательно, чтобы все остальные люди бросались, как бросаются по свистку матросы на палубе перетягивать канат – одни с левой стороны, другие с правой. В мире есть кое-что и помимо ссорящихся. И этим «кое-что» можно дышать и жить. А они пусть грызутся, они этого хотели. Потому что их бой, а не твой и не мой. И когда они оба скатятся под гору, или примирятся, или попросту их свара сойдет на нет, тогда настанет минута затишья. Минута, не больше; потому что следом начнется очередная чья-нибудь свара.
– Коля не придет, – сообщил я Ане, повесив трубку. Она и так все слышала и все поняла.
– Но ты – придешь!
– Ну, разумеется, Аня, мы же договорились.
– Коля – это Коля, ему, может, и нежелательно ссориться со Старохатовым. Но ты прийти обязан – тебе Вера ближе, чем ему.
Их мнения совпадали.
* * *
К шести часам я явился в бывший Дом кино – полумрак, пустота и тот самый большой и прохладный холл. Внизу, в кафе, я наткнулся на Старохатова.
– А-а-а, Игорь… Здравствуй.
Павел Леонидович нес чашечку кофе к столику.
– Садись, – пригласил он. – Неплохо, что ты пришел. Ты можешь понадобиться.
Получалось, что я сейчас сяду с ним; сяду и буду пить кофе. И чашечки будут стоять рядом. В худосочном и вымирающем кафе было так же пусто, голо и тихо, как и во всем здании. Две-три заблаговременно очнувшиеся весенние мухи – вот и все. И нас двое.
– Чаю. Покрепче, – попросил я буфетчицу.
– Заварочки, что ли?
– Да. – Я взял напиток совершенно спокойно: это будет как хороший домашний чай, не гуще.
Тут я увидел, что моя еле заметная демонстрация с чаем ни к чему, – вторая чашка кофе, которую принес Старохатов, предназначалась вовсе не мне (я решил, что Павел Леонидович меня угощает, потому и кинулся за чаем, мол, кофе не пью и вообще сам по себе). У второй чашки уже был хозяин. Вторая чашка кофе была продумана и запланирована еще до того, как я сунул сюда нос.
– Виктор Емельянович, прошу вас, – сказал и одновременно позвал Старохатов.
Большеголовый представитель Госкомитета – он оказался именно большеголовым – подошел к нам, сел рядом.
– Спасибо… Здравствуйте.
– Наш бывший слушатель, – представил меня Старохатов.
Я помешивал сахар в стакане.
– Где будем заседать – у вас в кабинете, Павел Леонидович? – спросил представитель.
– Конечно. Там удобно и тихо.
– Вкусный кофе.
– Не очень. – Старохатов не собирался ему во всем поддакивать. Знал игру. И знал, как ходят фигуры.
Пришла и ушла Вера – взяла у буфетчицы пачку болгарских сигарет, – ее каблучки простукали у меня за спиной. Заглянул в дверь кряжистый и мужиковатый Перфильев. (Вероятно, считал, что он пришел в помощь Вере.) Заглянул, подумал, не выпить ли чего, и исчез.
* * *
Мы вошли в кабинет – сначала официальная тройка: Старохатов, Вера и представитель Госкомитета. Затем двое людей неофициальных: Перфильев и я.
Представитель и глазом не моргнул:
– Что это такое, товарищи?.. Попрошу посторонних выйти.
И добавил:
– Роль моя здесь сугубо ведомственная. И разбор ведомственный, прошу вас выйти.
Мы затоптались у дверей, но еще не ушли. Перфильев успел проговорить:
– Может, мы тоже хотели сказать несколько слов.
– Это не собрание.
– Но мы все-таки будем здесь. Мы будем ждать.
Представитель Госкомитета и тут не моргнул глазом:
