– Ну и что? – спросил я.
– Я ему не уступил.
– А теперь?
– А теперь денежки нужны стали, вот повезу книгу в город.
– В букинистический?
– Не. К нему домой повезу. – Мужичок вновь засмеялся. – Он мне адресок оставил.
– Ну и езжайте.
– И поеду.
Я не понимал, чего он от меня хочет: я ел и ждал, что он скажет. А он ждал, что скажу я.
– Дальний конец, – снова приступил он к разговору.
– Да…
– Дорога… В поезде и билет брать надо.
– Конечно.
– А за билет денежки.
Тем временем я листал книгу, разглядывая на ломких страницах вязь старославянского шрифта.
– Денежки, – вздохнул мужичок. – За все плати денежки.
И до меня вдруг дошло – он не знает точной цены книги.
– Боитесь продешевить?
– Ну да, – просто и прямо сказал он.
Я листал книгу.
– Сколько он за нее вам предлагал?
– За сколько то есть брал?
– Да.
– За сто, говорит, возьму.
Я пожал плечами:
– По-моему, цена неплохая.
Но мужичок смотрел на меня уже совсем не с тем доверчивым выражением, с каким вошел. Он уже притерся ко мне и не робел. Привык. И потому вполне мог приоткрыть свою главную мысль – мысль состояла в том, что, если ему, человеку, нечто стоящее принадлежит, надо и взять за это нечто как следует. Не то время, чтоб бросаться лишним. И это совсем неважно, что книгу он нашел на чердаке, среди прочего хлама своего прадеда-дьячка, и поначалу даже собирался бросить на растопку. Это неважно. Надо взять полную цену. Вещь есть вещь.
– Так что же вас смущает?.. По-моему, цена неплохая.
Он усмехнулся:
– Само собой!
– Так в чем же дело?
– А если она сто двадцать стоит?
И он посмотрел на меня твердо и ясно. Как совесть. Если бы, конечно, совесть умела смотреть.
– Бывает, и сто дадут. Бывает, и сто двадцать, – начал я мямлить. – Все бывает… Я ведь не специалист.
– Точной цены не знаете?
– Не знаю.
– Извините нас.
Он взял книгу, запрятал ее тщательно под полушубок и повернулся к двери. «На
Он протопал неспокойным, ходким шагом, а я залез к себе наверх и привычно задернулся занавеской, оставив лишь небольшую щелку на случай, если вздумается покурить, лежа на боку. Оборотистый мужичок исчез, а фраза из его старой книги осталась, словно зацепилась, – ее можно было повторять, в нее можно было вдумываться и вслушиваться и перекатывать туда-сюда, как спичку в зубах. Исполнен неведения. Не ангел я, просто человек. И потому зело исполнен неведения… И, как всякая истинная глубина, это говорило и о моем, и о твоем, и о чужом, и о вечном. И утешало.
* * *
Иногда все же я шел за отцом скалывать, допустим, лед с колодца. И тоже хрустел снежком. И тоже щурил глаза на слепящий от солнца наст. И похлопывал рукавицами. Но вся эта жизнь и живость были на десять минут, потому что иссякал я моментально… И вот отец уже в одиночку скалывал лед, похохатывая, пошучивая и воротя лицо до отказа набок. А брызги из-под его топора или ломика летели тучей. Как рой. Колкие и мелкие льдинки.
