заблуждение симпатичного молодого человека с фотоаппаратом.

– О! Шпрехен зи дойч? – улыбчиво поинтересовался он в паузе между щелчками камеры.

– Ой! – тревожно пискнуло в моей голове.

Я с подозрением воззрилась на блондина-фотографа.

Хм…

Однако…

Я бы непременно запомнила эти мускулистые руки, прямую крепкую шею и эффектное сочетание загорелой кожи и выгоревших до белизны волос, разве нет? У меня всегда была хорошая память на приятные мужские лица и совершенно замечательная – на крепкие атлетические фигуры!

– Дойч, найн? – настойчиво повторил общительный фотограф.

– Чего?

Катерина нахмурила свежевыкрашенные брови. Очевидно, немецкий язык моя рязанская сестрица знала не лучше, чем английский.

В надежде получить перевод она привычно повернулась ко мне, но я лишь помотала головой.

Разумеется, я поняла, что фотограф интересовался, говорит ли Катька по-немецки, но решила отмолчаться. И даже Нюня, обычно активно побуждающая меня к вежливости, с этим моим решением беззвучно согласилась.

Я прикинулась глухонемой для того, чтобы фотограф не услышал моего голоса.

Он загорел, перекрасил волосы и переоделся в шорты и майку, не скрывавшие развитой мускулатуры, но я все равно узнала его – по голосу, который слышала лишь однажды, и по лицу.

По приятному, открытому лицу голливудского «хорошего парня».

– Вот козел-собака! – нервно выругалась Тяпа. – Да это же тот самый негодяй из взорванного берлинского кафе, разве нет?!

– Да-да-да, – тихо протарахтела Нюня.

Разумеется, никто, кроме меня, их не услышал. А я постаралась ничем не выдать своего смятения.

У меня было преимущество: я-то «голливудского парня» узнала, а он меня – нет. Спасибо мсье Ля Бину, он очень надежно спрятал меня среди клонов!

Тяпа моя злорадно захохотала, а Нюнечка напомнила, что в детстве я была чемпионкой двора по игре в прятки.

Так что мы еще посмотрим, кто кого!

После того как голливудский типчик с фотоаппаратом отщелкал всех нас оптом и в розницу, во всех возможных ракурсах и позах, за исключением парных по Камасутре, Просто Боб объявил, что теперь грим можно снять. Когда понадобится, мсье Ля Бин его восстановит. Поскольку встречаться с женихом нам предстоит не всем колхозом, а поштучно, входить в образ надо будет непосредственно перед свиданием.

– И это очень хорошо, потому что с нашлепкой на носу я чувствую себя клоуном, – пожаловалась мне Катя.

С полномочной представительницей Рязани у маэстро возникла непредвиденная сложность.

Фотография, которую без спросу разместила в Интернете Катина младшая сестра, была с пристрастием обработана в фотошопе и в результате мастерски скрывала тот факт, что у эффектной платиновой блондинки имеется простецкий курносый нос.

Чтобы сделать его прямым, мсье Ля Бину пришлось заняться не только рисованием, но и лепкой. Одними светотеневыми приемами с помощью красок тут было не обойтись: без специальной налепки носик-курносик все равно выдал бы себя в позиции «в профиль».

Теперь, возвращая себе прежний облик, Катька яростно соскребала с носа липкую мастику.

Я подала ей влажные салфетки.

– А ты так и будешь ходить затемненной в цвет рубероида, как стекла в окнах пижонской машины? – сердито спросила она меня, завершив демакияж.

Я не спешила избавиться от грима, чтобы не подарить прежде времени радость встречи и счастье узнавания голливудскому типчику. Как и маэстро с помощницей, он остался на острове, так что мы могли столкнуться нос к носу в любой момент.

Но объяснять свои резоны Катерине я не стала.

Сказала только:

– Мне этот грим не особо мешает.

– Конечно, у тебя на лице всего лишь ложка гуталина, – фыркнула Катька. – Везучая! Ты больше всех похожа на желанную мадам.

– С чего ты это взяла?

– С того, что маэстро обработал тебя за три минуты! А надо мной он трудился в пять раз дольше!

– Может, мастер просто устал, – я пожала плечами. – Полностью выложился, добросовестно гримируя одиннадцать девушек, и на двенадцатой немного схалтурил. И вообще, не забывай, что до сих пор речь шла только о лице, а у мадам еще какая-никакая фигура имелась.

– Да, фигура – это аргумент!

Катерина сначала расплылась в улыбке, потом вновь нахмурилась.

– Ну, что еще не так? – досадливо спросила я.

Катькины переживания мешали мне отдыхать.

Свои собственные тревоги я на время отодвинула, как шкаф, сделав это в четыре руки, на пару с волевой Тяпой. Теперь именно она напрягалась в дальнем закоулке подсознания, героически, как одинокая кариатида, удерживая от фатального падения мое настроение. Нежная Нюня, забыв обо всем, наслаждалась прекрасным видом.

Мы с Катей сидели в тени олив, у слегка замшелых мраморных ног дискобола, и любовались закатом.

Круглое красное солнце, похожее на помидор, уже выпуталось из бахромы серебристой листвы и почти соприкоснулось с гладкой золотой водой, похожей на разлитое масло. Эта картинка была настолько в духе средиземноморской кухни, что сошла бы за иллюстрацию к поваренной книге.

Я подумала, что не удивлюсь, если закат сопроводят шкворчанье, обжигающие брызги и вкусный запах жареного томата.

Но Катерину собственные прелести волновали гораздо больше, чем красоты природы.

– Фигуры у нас слишком разные! – с сожалением, которое я отчасти разделяла, напомнила она мне. – Хорошо, если у покойной мадам был четвертый размер груди, как у меня. Тогда кое-кому придется затолкать в бюстгальтер полпуда ваты. А если у нее был всего лишь первый номер?

– Тогда мировые запасы ваты не пострадают, – ухмыльнулась я.

– К черту вашу вату! Я-то как смогу замаскировать свою грудь?!

– Да, это проблема, – с легкостью согласилась я и снова уставилась на закатывающееся солнышко.

Катерина поерзала и решительно объявила:

– На операцию по уменьшению бюста я не соглашусь – за все их миллионы!

– И это правильно.

Катька никак не могла успокоиться.

– А волосы? – встревоженно спросила она. – Как ты думаешь, что они будут делать с нашими волосами?

– Я слышала, как Ля Бин объяснял Просто Бобу, что с прической он поработает позже, потому как это дело гораздо более долгое, чем макияж.

– Вот! – Катька взволновалась пуще прежнего. – Значит, будут красить! А может, еще и завивать или даже стричь! Кто ее знает, ту мадам, вдруг она была брюнеткой со стрижкой полубокс? Или вообще – плешивой? А я – натуральная блондинка! И оттенок волос у меня такой редкий, что парикмахеры не рекомендуют перекрашиваться, потому что вернуть свой родной цвет мне уже никогда не удастся! И стричься я не хочу, я семь лет косу растила!

– Значит, пошлешь капризного миллионера к чертовой бабушке и вернешься со своей косой в родную Рязань! – потеряв терпение, рявкнула я. – Давай помолчим немного, а? Смотри, какая красота!

– Да, крепкие булки! – восхитилась моя собеседница.