Шеве отлил ему приличную порцию супа из своего почти полного котелка. Хаген, удерживая левой рукой котелок с супом, правой достал из сумки кусок хлеба, кусочек сыра и рыбную консервную банку.

Фромм плеснул Люстигу супа из своего котелка. Поначалу он хмурился и выражал недовольство, но, когда Люстиг извлек из своей сухарной сумки завернутые в холщовую бумагу сосиски, взгляд его сразу потеплел, и он влил в котелок Люстига добавки.

– Э… парни… – съев одну ложку, с удивлением остановился Люстиг. – Да это настоящее лакомство. Черт меня дери… Настоящий мясной бульон…

– Ха!.. – довольный произведенным впечатлением, гордо ответил Шеве. – Никакого тебе концентрата… Картофелина и морковка… И зелень. Плюс консервная банка тушенки. Так что, считай, взаправду – настоящий мясной бульон… – поделился Шеве, подвигаясь и давая место Хагену. – А Фромм туда еще два яйца вбил… Так что, считай, супец – как в гаштете…

Первые секунды солдаты ели молча, не прерывая разговорами миг наслаждения насыщением. Было только слышно, как ложки шкрябают о стенки котелков. Суп действительно показался Хагену очень вкусным. Свиной жир от тушенки давал настоящий навар и насыщенный аромат, который приятно щекотал ноздри, когда Отто опускал нос почти в самый котелок, стараясь не проронить ни капли. Когда ложка вычерпала все до дна, он наклонил котелок, влив в рот остатки драгоценного супа.

– Эх… хорошо, когда похлебаешь горяченького и жиденького… Прямо чувствую, как мои кишки расслабляются и урчат от удовольствия… Эти чертовы запоры меня уже доконали… – произнес, причмокивая и облизывая ложку, Люстиг. – И где это вам удалось тушенку раздобыть?

– Это все Фромм… – похвалил Шеве. – Встретил своего земляка-сапера… А у них там запасы такие, что слюнки текут… Даже сливки домашние. Представляете? И яйца сырые. Они под Заксендорфом траншеи рыли под самоходные установки, ну, и с местными нашли общий язык насчет продовольствия.

– Да-а… – согласно кивнул Фромм, как бы подтверждая то, что говорил его товарищ. – Муммерт – свой парень…

– Так мы, когда стемнело… – продолжил Шеве, умело вскрывая ножом консервную банку, которую достал Хаген. – Прямо в окопе суп сварили. На бензине… У танкистов литр выменяли. На сливки, черт их возьми…

– Я их с детства не любил… – усмехнулся Фромм. – А Шеве все не дает мне покоя. Зачем, мол, я на сливки менял. Менял бы на что-нибудь другое… Хе-хе… Шеве у нас любит сливки. Особенно взбитые… Правда, Шеве?

– Да ладно тебе… – буркнул баварец и вдруг рассмеялся. – А ты бы от тех сливок и сам не отказался.

– Ага, а ты бы поделился со мной, по-товарищески? – ухмыляясь ему в тон, спросил Фромм. – Мы когда в Померании стояли, возле деревушки… Как деревушка та называлась?.. Малые… малые…

– Кляйн Вокерн… – мечтательно произнес Шеве, глубоко вздохнув.

– Точно: Кляйн Вокерн… – кивнул головой Фромм и тут же усмехнулся. – Так у Шеве появилась зазноба. Он к ней каждую ночь шастал. Спросим его: куда, мол, Шеве, идешь? А он отвечает: взбивать сливки… Как ее звали, Шеве, не помню?..

– Бася… – глухо произнес Шеве. Даже в сумеречной темноте было видно, как густо он покраснел. – Бася ее звали…

– Ну да… Ну, мы-то думали, он под сливками известно что подразумевает. Так Бертхольд один раз решил проследить. Приходит и на ногах стоять не может – ухохатывается. Говорит, Шеве, весь в поту, взмокший, таскает молоко и действительно взбивает сливки, под руководством такой, понимаешь, бабищи, что на голову выше нашего Шеве.

– Ну и что? – поборов смущение, ответил Шеве. – Почему не помочь женщине по хозяйству? Если она одна и детишек орава, и старуха свекровь, которая еле ходит…

Шеве помолчал, потом добавил:

– А уж Бася благодарить умела… Хорошо умела…

– Видать, это она из тебя сливки взбивала… – смеясь, Фромм дружески ткнул Шеве кулаком в плечо. – Наутро еле ноги волочил.

– Да уж, Бася в этом деле была неугомонная… – снова мечтательным тоном произнес Шеве. – А Бертхольд зря на нее бочку катил. Известное дело, вокруг нее ошивался, и ничего ему не обломилось с этого деревца.

– Ничего себе – деревце… – хмыкнул Фромм. – Да на ней пахать можно было…

– Можно, но только не такому, как Берти… Пусть он погиб, и о мертвых плохо нельзя… – проговорил Шеве. – Да только бахвальства в нем было много, а дела – мало. Языком он умел работать, и девке, какая поглупее, голову задурить был мастер. Да только Бася не из таких была. Она мужика по-другому оценивала. Чтобы слов мало, а дела – много.

Шеве умолк, а потом вдруг произнес, совсем другим тоном:

– А знаешь… эти сливки чертовы так меня тогда проняли… До того вдруг руки к работе потянулись… Этот запах молока парного, коровника… Прямо, знаешь, как будто дома… Потом эту винтовку чертову не мог в руки взять. Коробило от одного ее вида… Даже хотел сбежать к чертовой матери…

Фромм как-то странно посмотрел на Люстига.

– А куда сбежишь-то? – произнес после паузы тот. – Все одно: или в жандармерию, или в лапы русских. Шлепнули бы без лишних разговоров…

– Все равно убьют… – глухо проговорил Шеве и, помолчав, добавил: – Вот и Берти все считал, что он смерть заговорил. «Я удачливый, – говорил, – а у таких, как я, с ней свой уговор. Если держишь фортуну за хвост, то у смерти к тебе свой спрос…» Ты помнишь, как убило Берти?

Его вопрос был адресован Фромму.

– Как не помнить… – буркнул тот. – Русская мина… прямо на марше…

– Да, во время нашего отступления…

– Тогда больше всего досталось обозу. Фельдфебелю оторвало руку. Помнишь, как кричал герр Дик?

– Этот крик иногда снится мне по ночам… – почти шепотом произнес Шеве.

– А Берти не мучился. Мина разнесла его в клочья. Может быть, в этом и был его уговор?

– Кто знает… – ответил Шеве. – Сдохнуть сразу, без мучений – в этом тоже своя удача…

– А, черт… не нравятся мне эти разговоры… – перебил его Фромм. – Особенно когда там, у реки, все ходуном ходит…

Не успел он это сказать, как несколько взрывов огневыми фонтанами взметнулись менее чем в полукилометре слева. Все тут же вскочили на ноги и стали вглядываться в сгущающуюся тьму. Ничего разглядеть нельзя было. Все новые и новые оранжево-красные вспышки озаряли левый фланг.

– По дороге бьют… – предположил Шеве. – Артиллерия…

– Слышишь, как воют?.. – несогласно замотал головой Фромм. – Это минометы… как пить дать, русские садят из 120-миллиметровых… И, похоже, в самом деле по дороге. Черт возьми, зря мы завели этот разговор про Берти… Его ведь тоже мина порвала…

– Теперь уже все равно… – проговорил Люстиг. – Один черт, или тебя накроет этой ревущей дурой, или «чемоданом», выпущенным гаубицей того же калибра.

– Танки! Танки! Русские наступают!.. – раздалось в траншеях. Слева, на самой окраине линии обороны – там, где окапывались «Хетцеры», – прогремели выстрелы. Один, потом второй, третий.

Подгоняемые криками Дамма и Хорста, расчеты дымоходников бросились бежать на позиции. Люстиг быстрым шагом шел впереди, нес «панцершрек» и подсвечивал дорогу фонариком.

Позади, стараясь не потерять из виду темный силуэт спины стрелка, спешил Хаген. В руках он держал по ящику с реактивными снарядами. В каждом ящике было по два снаряда, и сами ящики не тяжелые, но все равно из-за куцых ручек и громоздких размеров их было неудобно нести.

– Черт голову сломит… в этой темноте… – ругался Люстиг.

– Наша ячейка – налево от поворота… – подсказывал Хаген.