Вражеские пулеметы перекрестным огнем пронизывали весь участок до самой железнодорожной насыпи. Казалось, что они нарочно затеяли жуткую игру, сплетая пунктиры стальных нитей в замысловатые косички смерти.

Начало смеркаться, и в густеющем сиреневом воздухе все ярче высвечивались следы трассеров. Не боятся засветить свои огневые точки, значит, хорошо укреплены или имеют запасные пулеметные гнезда, постоянно перемещаются. Хорошо бы сейчас по ним пристреляться парочке батарей. Но обещанная в качестве огневой поддержки артиллерия к переднему краю, откуда атаковала штрафная рота, до сих пор так и не прибыла.

Взводу Аникина еще повезло – здесь хотя бы есть возможность окопаться. Земля более-менее сухая. На правом фланге, в секторе наступления взвода Колюжного – непролазное болото. Но и там огрызаются, как могут.

Треск винтовочной и автоматной стрельбы справа не утихал. Еще непонятно, кому повезло больше. Как раз перед аникинскими, лоб в лоб, вражеская огневая точка. Лупят фашисты из своего пулемета без передыху. Еще два немецких пулемета подключаются с флангов. Так что ни голову поднять, ни шевельнуться.

Остается одно – зарываться вглубь, как можно быстрее орудуя лопатками. Но и тут сюрприз не из веселых. Когда копнешь на полтора штыка, из земли начинает сочиться вода, а потом хлюпает все сильнее и сильнее, заполняя всю ямку.

Прибрежная местность, и все вокруг пропитано водой. Вперед, насколько хватает обзора – несколько километров равнины, сплошь изрезанной канальчиками, заполненными водой овражками, болотцами. Трясину выдавала торчавшая повсюду сухая камышовая стерня.

А вдали – эти проклятые холмы, о которых столько разговоров. Зееловские высоты. Холмы как холмы, выпирают над остальной долиной не больше чем на полусотню метров. Но в штабе, после официальных обсуждений, только о них, с матерной руганью и чертыханьями. Восточные склоны, повернутые к Одеру и, следовательно, к наступавшим, крутые, обрывистые, изрезанные оврагами и лощинами. Издали, в бинокль – будто обгрызаны гигантским животным. А зубы у этого чудища, надо сказать, оказались длинные и острые. Даже не верилось, что это сотворила природа.

Ротный на совещании сказал, что на самом деле высоты – это берега старого русла Одера, потому такие отвесные. Легче от этого знания не стало. Особенно если представить, что их придется брать штурмом. Ладно еще пехота, а как танки собираются карабкаться на эти склоны? В передовом батальоне, располагавшемся по соседству от штрафников, особо сведущие доверительно чешут языками, что основной ударной силой наступления станут танки. Наглядным подтверждением серьезности этих прогнозов был гул танковых двигателей, доносившийся из-за спины, со стороны Одера. Этот гул не умолкал ни днем, ни ночью, впрочем, как и артиллерия противника, утюжившая с высот передовые позиции и глубину фронта.

Единственная дорога, которая темной лентой тянулась через долину со стороны Одера в сторону высот, резко вздымалась вверх, еще больше подчеркивая отвесы высотных скатов. Тут и люди еле влезут, а танки…

Днем, в бинокль, пойма казалась тихой долиной, умиротворенно нежащейся в теплых лучах апрельского светила. Его блики, слепя глаза, играли солнечными зайчиками в зеркальных отражениях бесчисленных озер, каналов и луж, иссекавших зеленое пространство долины до самых уступов Зееловских холмов. По данным разведки, немецкие саперы неделю тому назад взорвали дамбу выше по течению, и паводковые воды затопили все подступы к Зеелову. Будто скатерть, залили эту ровную как стол местность. А их, значится, подали на ужин, в качестве пушечного мяса…

Чем дольше Андрей разглядывал эти чертовы высоты, тем они становились все более устрашающими. Будто разрастались, нависая над поймой и над всем окружающим пространством. Именно из-за контраста этого умиротворяющего внешнего вида и той смертоносной силы, которая за ним скрывалась.

После разговоров и рассказов пехотинцев из стрелкового батальона преграда вдали казалась совершенно неприступной, рождая в глубине ощущение неприятного беспокойства. Это ощущение усилилось, когда ротный на последнем перед боем совещании уточнил, чем был нафарширован городок Зеелов и его окрестности – ключевой узел «Голубой линии», как фашисты прозвали свои оборонительные редуты. По данным штаба армии, к которой прикомандировали штрафную роту, в районе Зеелова враг создал глубоко эшелонированную оборону, сосредоточив более пятисот танков и самоходок, около двух с половиной тысяч орудий. Андрей слушал и не верил своим ушам. А на следующий день, выглядывая в бинокль, он снова не верил своим глазам. Где же эти танки, где ДОТы, где зенитные орудия? В мастерском владении немцами маскировкой он уже не раз убеждался, но чтобы укрыть такую уйму техники…

За день Аникин так насмотрелся на окрестности, что глаза стали болеть. Местечко Ратшток, к которому должны были прорваться штрафники, располагалось примерно в километре от железнодорожной насыпи. Примерно на полпути к этой промежуточной цели находилась серьезная преграда – состоявший из нескольких строений хутор, или фольварк, говоря по-местному.

Ротный, имевший слабость к незнакомым, казавшимся ему умными, словам, при постановке боевой задачи все время повторял это «фольварк», «фольварк», да еще поправлял Андрея, когда тот упрямо говорил «хутор». «Это тебе не изба с сараями, Аникин, – наставительно раздражался Шибановский. – Фольварк – это поместье по-ихнему. Соответственно, и уровень защищенности другой… Они тут каждую колоду в бастион превратили…»

Слова ротного подтверждали пехотинцы из стрелкового батальона, который располагался поблизости. На передний край бойцы батальона прибыли три дня назад под мощнейшим артобстрелом немцев. До этого было форсирование Одера и бои в Кице, пригороде Кюстрина. Передышки дали неделю в Кице, а потом – сюда, и все это время под обстрелом. «У них с высот весь наш плацдарм и река – как на ладони. Каждый кустик пристрелян. Лупили из дальнобойных, как проклятые…» – делился с Андреем лейтенант Дрёмов, командир взвода связи. Он сказал, что в батальоне некомплект бойцов почти на четверть. Часть повыбило при артиллерийских обстрелах, а часть – уже здесь, во время «разведок боем», в которые командование заставляло постоянно ходить части передовой линии. «Тут половина на минах поубивалась… – качая головой, сетовал Дрёмов. – Фашисты каждый клочок ими напичкали. Так что берегитесь, как попрете на высоты… До них еще добраться надо будет… И то хорошо, что ночью ходили. У нас тут комбат поначалу погнал роту Лаврикова средь бела дня. Так от нее в минуту остались рожки да ножки… Два ДЗОТа как из- под земли объявились. Ни разведка, ни наблюдение их не раскусили… А потом еще самоходки к ним добавились… Эх… Так что изучай местность, старший лейтенант… и не лезьте на фрицев посветлу…»

К советам связиста Дрёмова Аникин прислушался. Валяясь на прогретых весенним солнышком шпалах, высматривал в бинокль. Заучивал местность, намечая вместе с командирами отделений возможные ориентиры. Все надеялся, что наступление начнется с темнотой. Но приказы не обсуждают. Штрафников погнали на вражеские позиции перед закатом, когда они были для оборонявшихся как на ладони. Без всякой огневой поддержки.

И вот теперь взвод уткнулся животами в пойменную водицу под кинжальным огнем фашистских пулеметов. Свист этих кинжалов становился все плотнее и настырнее. Черемизов на левом фланге попытался ответить в сторону немецкого пулеметного гнезда из своего «Дегтярева». На него тут же обрушился поток трассеров. Эх, окопаться бы ему получше, разделают парнишку к чертовой матери под орех.

Мамедов, воспользовавшись тем, что внимание фашистов переключилось влево, пытается проползти вперед. За ним следует все отделение. Кто-то из мамедовских привстает и бросается перебежкой вперед. Тут же фонтанчики грязи вскипают возле его ног. Сделав несколько шагов, он бросает далеко перед собой