Затягиваешь потуже широкий офицерский ремень. Для нас это — вроде твоих джинсов. Престиж. И красиво. Позвякиваешь медалями и орденами. Это тоже приятно. И тоже красиво. Сдвигаешь подальше пистолет. Настоящий! На тонком ремешке болтается где-то по, коленками планшет с картой. Надеваешь белоснежный шелковый подшлемник, на него — шлемофон. Сапоги надраены до блеска. В общем, есть на что посмотреть. И ужасно приятно чувствовать себя таким.

И девчонки смотрят?

Как когда. Но и без них приятно. Нет, слово «приятно: здесь не подходит. Тут другое. Тут ожидание боя и готовность к бою. Знаешь, я ни разу не летал небритым с нечищеными сапогами и с грязным подворотничком и подшлемником. Бой — это одновременно праздник, жертвоприношение, казнь. Я имею в виду штурмовую авиацию конечно. Как у других, не знаю.

Других убивали голодными и в грязи.

Каждому свое. Мне их жаль. А что я мог сделать? Толь» то, что и сделал: погибнуть.

Сколько тебе было?

Двадцать. Извини, командир эскадрильи скомандовал по машинам. Через несколько минут вылет. На железнодорожный узел на сей раз. Там четыре зенитные батареи. И истребители. Прощай, друг! Держись!

Постой! Ты из пистолета-то стрелял когда-нибудь?

Ни разу. Но дело не в этом. Прощай!

Что вы затихли,

что потускнели, Песни, которые

раньше мы пели?! Мы слышим отныне

то крики, то стоны. Нам что-то невнятно

шипят в микрофоны. Нам что-то истошно

вопят-завывают. Чего они просят?

К чему призывают? Ни к черту, ни к Богу,

ни к стройке, ни к бою. Они наполняются

сами собою. Как будто отважно

ломают тесноты, А верить нельзя им

на сотую ноты. Их слушать —

за вас нестерпимо обидно,

Но к вам возвращаться —

и больно, и стыдно.

— Я давно к вам присматриваюсь, — сказал Мудрец.

Странно, ко мне все время кто-то присматривается, подумал МНС, но промолчал.

— Мы, старики, сходим со сцены.

И этот воображает себя на сцене истории, подумал МНС, Но опять промолчал.

— И мы, естественно, заинтересованы в том, чтобы нашлись молодые люди, которые продолжали бы наше дело.

— Какое дело? — не вытерпел МНС. — И зачем продолжать? Неужели вас беспокоит то, что будет после вас?

— А как же! Неужели вас не волнует облик будущего мира?

— Нисколько.

— А напрасно. Впрочем, это у вас еще от молодое! С годами это кажущееся безразличие к будущему у вас пройдет и появится озабоченность. А что касается дела... У нас, у думающих людей, у всех одно дело: разобраться в том, что происходит, и выработать программу преобразований... Впрочем, насчет программы — это потом. Сначала о понимании. Вы, надеюсь, не диссидент?

— Нет, конечно.

— И не надо. Мы — ученые. Наше дело — понять, а возмущаться, помочь, а не злопыхательствовать. А понять не так-то просто. Вот, к примеру, наши диссиденты шумят. И Запад шумит. А ведь шумят-то на девяносто процент впустую. Судите сами. Вот, допустим, множество проблем которые якобы характеризуют Советский Союз с отрицательной стороны и к которым приковано внимание критиков советского образа жизни. А это — множество проблем, которые на самом деле существенны с точки зрения жизни населения страны и которые на самом деле характеризуют нашу систему отрицательно. Эти множества совпадают лишь частично, да и то в самой несущественной части. Например, молодой человек отказался служить в армии якобы из-за религиозных убеждений. Это — заурядное уголовное преступление. Советское население не воспринимает суд над этим молодым человеком как нарушение свободы совести. На Западе ведь тоже в определенных обстоятельствах не считаются с религиозными убеждениям» Представьте себе, образовалась религиозная секта, требующая ритуальных убийств. Думаете, с ними будут церемониться? А сейчас диссиденты наши и их западные помощники из-за этого молодого человека шум поднимают: мол вот вам пример нарушения гражданских свобод в Советском Союзе! О, идиоты! Или возьмите так называемы «Свободный профсоюз». Анекдот! Даже самим московским диссидентам неловко из-за того, что на Западе его принимают всерьез. Что происходит? Происходит отвлечение внимания от реальных нужд населения. Есть более существенные проблемы: организация труда и отдыха, жилища, еда, прописка и прочее. Да и в тех проблемах, которые диссиденты ставят и которые на самом деле серьезны, они видят нечто второстепенное. Возьмите, к примеру, ту же проблему свободы поездок за границу. Для диссидентов она есть пустая болтовня: хотим на Запад ездить, и все тут. А между тем ей можно придать более глубокий смысл: кто представляет советскую науку и культуру вне страны?

— А не все ли равно кто? Культуру двигают вперед одни, а сливки снимают другие. Это общечеловеческое явление. На Западе то же самое. Посмотрите, кто оттуда к нам приезжает!

— Запад нам не указ. Возьмите, наконец, нынешнюю эмиграцию. Кому она выгодна?

— Конечно нам. Страна очищается от недовольных.

— Но страна и теряет недовольных, которые могли бы здесь стимулировать общественную борьбу и прогресс.

— А вы надеетесь на возможность прогресса здесь?

— Надеюсь! Вы ведь не пережили того, что досталось нам, и не можете судить о том, какие перемены произошли. А благодаря кому?

— Они произошли сами собой.

— Как так? Вы думаете, не было борьбы?

— Конечно не было. То, что вы считаете прогрессом, произошло именно в силу отсутствия сопротивления. И то, что происходит сейчас, не борьба, а возня.

— Если вы имеете в виду диссидентов, вы правы. Но борьба все-таки идет. Только скрытая. И ведут ее люди более серьезные.

— Кто же эти люди? И что же это за борьба?

— Вот об этом я и хочу поговорить с вами серьезно.

— Пустая трата времени и сил. Все серьезное вызывает у меня скуку и отвращение.