гнезда.

— Лесорубы? — Вайда пристально смотрел на братьев. — Хорошо. Подбирайте себе людей. Чтоб топорами умели работать не хуже вас. Завалите просеку, чтобы и пехотинец не прошел.

К Вайде подбежал тот молоденький прапорщик, порученец на призывном пункте, глаза возбужденно, весело блестели из-под пилотки:

— Батальон саперов — все как один в распоряжении пана Вайды. Мы готовы идти в горы. Лес валить тоже умеем и в стратегических дорогах кое-что понимаем. Будем держать заслон.

— Откуда ты такой оснащенный взялся? — удивился Вайда.

— Мы всем полком ушли из Карловых Вар. Чехи и словаки. Венгры есть, в общем, мы все бойцы независимой Чехословакии. — О, какой решимостью светилось его лицо!

«Таких убивают в первом сражении, — вдруг с горечью подумал Вайда, — я — то научен горьким опытом подполья щадить людей». И тут он увидел Гофмана. «И для него дело есть. Нам нужен не столько доктор, сколько доктор и его дом с оборудованной операционной… В полевых условиях он умеет и будет работать, но в полевых условиях сработают и санитарные инструктора».

— Где оружие, где брать оружие? — выкрикнул кто-то.

— Чехословацкая армия вооружена прекрасно, — кричал высоким голосом прапорщик, — всем хватит и винтовок, и боеприпасов, вооружаться будем в казармах…

Вдруг раздался пронзительный полицейский свисток.

Толпа вмиг примолкла, насторожилась. Через оцепление пробирался начальник полиции Лаба, из судетских немцев. О нем знали, что одно время он вязался с генлейновцами, потом вроде от них отошел. Недавно арестовал главу янске-лазенских штурмовиков, и Вайда долго не мог решить для себя, сделал он это по велению долга, или чтобы спровоцировать очередное выступление нацистов, дать им возможность разглагольствовать о притеснениях. Не слишком Вайда доверял Лабе. Но, с другой стороны, Лаба конфликтовал с мэром.

Уж не привел ли он своих молодцев с карабинами утихомиривать «массовые беспорядки»?

— Слушайте, — негромко сказал Лаба, но все слышали, такая напряженная тишина воцарилась. — Насчет оружия… У полиции хорошие запасы. В городе я могу оставить только патрульные части, а остальные — в вашем распоряжении. Это первое. Второе. Вы забыли о канатной дороге. Лучше всего подняться в горы и привалить хорошей лесиной тросы, чтобы потом можно было спокойно восстановить. Третье. Думаю, это дело доктора. — Он кивнул в сторону, где стоял Гофман. — В санаториях больные, много детей. Их надо максимально обезопасить. Дети и паралитики страдать не должны. И еще, доктор… Персонал санаториев пусть будет начеку. Там должен быть порядок. Вот и возьмите все это на себя. Ваши коллеги уважают вас. Поверят вам, вас поймут… Ну что, Вайда, куда мне посылать моих ребят? Они люди боевые, хоть и немного расслабились в нашем курортном затишье, — Лаба хмыкнул в кайзеровские усы.

Напрасно чиновники мэрии пытались остановить гарнизон, отряды рабочей самообороны, полицейские дозоры. В городе возводились баррикады, на дорогах строились заграждения.

И так было не только в Янске-Лазне, курортном городке в отрогах южных Судет на высоте 800 метров над уровнем моря. Так было в Яхимове, в Теплице, во всех прилегающих к германской границе городах и местечках… Так было и в центральной части страны. Пусть мобилизация была частичной, она прошла с огромным патриотическим подъемом. За один день 20 мая части чехословацкой армии пополнили гарнизоны 8 больших крепостей, 725 тяжелых дзотов, 8 774 других оборонительных объектов. Советский Союз срочно предоставил Чехословакии 40 самолетов с отсрочкой платежа. Чехословацкому правительству было также сообщено, что Главный Военный совет Красной Армии принял постановление преобразовать Киевский и Белорусский военные округа (самые близкие к Чехословакии) в Особые военные округа — в них началось срочное формирование крупных армейских групп, включающих танковые бригады, артиллерийские и авиационные части. Дело стало лишь за официальным обращением за помощью правительства Чехословакии к правительству СССР. А муниципальные выборы, те самые, которые Гитлер и Генлейн намеревались по австрийскому сценарию использовать как повод для агрессии, все же прошли, несмотря на шантаж, провокации, истерические звонки английского и французского послов в МИД Крофте с требованием немедленного исполнения франко-британского коммюнике и уступок Генлейну. Итог только первого тура показал, на чьей стороне граждане независимой Чехословакии: чехи, словаки, немцы, венгры, украинцы… Большинство голосов получили социал-демократическая и коммунистическая партии. За фашистов отдало голоса ничтожное меньшинство отщепенцев. В Берлине, Париже и Лондоне воцарилась растерянность…

Утро 21 мая леди Астор провела у телефона. Нужно же срочно что-то делать, и не что-то — принимать самые решительные, самые действенные меры! Подумать только, две армии стоят друг против друга! И как неудачно! Как не вовремя! Для Германии это просто опасно. Нужно определиться: должен ли промолчать Бенеш или просто Гитлеру следует повременить. Зачем, зачем он грозит военной силой, когда теперь, после переговоров в Виндзоре, все должно было бы решиться дипломатически. От спешки добра не жди. Немного терпения, и Гитлер получит свои Судеты, только немного терпения. Бенешу все равно деваться некуда.

Так леди Астор и говорила, набирая один телефонный номер за другим, приглашая дипломатов, членов парламента, министров — Хора, Галифакса, Купера, Инскипа, журналистов центральных газет на «завтрак не для печати». И не в Кливден, а сюда, на Сент-Джемскую площадь, 4. Некогда ждать конца недели… Позвонила и на Даунинг-стрит. Чемберлен к телефону подошел. Выслушав, сказал:

— Я непременно буду, дорогая, но я обдумываю неожиданный и сенсационный шаг, который, возможно, изменит ситуацию. О моих мыслях пока знает только сэр Эдвард (он имел в виду Галифакса) — и от этих мыслей у него захватило дух. — В голосе премьера слышалось нескрываемое бахвальство.

На завтрак леди Астор распорядилась подать только холодные закуски — некогда! И вообще, завтрак — только предлог.

Первым приехал Галифакс. Он прошел прямо в кабинет лорда Вальдорфа, чтобы поговорить без посторонних. Леди Астор, повязывая на ходу кружевной крахмальный передник — на завтраках «не для печати» она всегда сама угощала гостей, чтобы они ценили ее дом, в котором только и находятся благотворные исходы любых острых ситуаций, — поспешила послушать, что там стряслось: сэр Эдвард даже машинально стянул перчатку с протеза, такое с ним бывало, если он совсем забывался…

— Гендерсон уже запросил Риббентропа о характере военных приготовлений на чешской границе, — отрывисто говорил глава Форин-оффиса. — И Риббентроп нагло врал, что эти военные мероприятия носят обычный характер. Как будто мы не знаем, что в Аше они уже наделали дел.

— У Риббентропа всегда была на первом месте ложь. Так он понимает дипломатию, — успокоительно вставила леди Астор. — Не стоит обращать внимание на этого человека. Он не получил подобающего воспитания, и это не его вина… Так что же Гендерсон?

— А Гендерсон, — ответил Галифакс, жестом отказываясь от предложенного лордом Астором виски, — дал ему понять, что не в интересах Германии делать первый шаг, особенно когда у польской границы стоят русские. Наш посол облачил свои слова в самую осторожную форму, вы его знаете… Но Риббентроп начал грозить! Грозить нам! — Глаза Галифакса гневно сверкнули. — Он стал грозить общеевропейской войной! Какова наглость! — У министра иностранных дел Великобритании не было слов. — Мы же обо всем договорились в марте! Что за человек…

— И прекрасно, — не растерялась леди Астор, — и пусть попробует. — Она взглянула на часы. — Пойдемте в столовую. Как только приедет сэр Нэвиль, мы найдем такие формулировки для нашего демарша, что Риббентроп тысячу раз призадумается. Не беспокойтесь, Эдвард.

За столом все для приличия отпили по глотку кофе, и через пять минут поверх мейсенских тарелок лежали блокноты и записные книжки журналистов. Джефри Доусон выложил свой толстый гроссбух, в который он обычно заносил тезисы для политических обзоров «Таймса».