Чем это нашим немцам вдруг стало так плохо?.. Страдают они… От чего это, интересно?

— Доктор Геббельс говорит, — ответил насмешливый голос, — от невозможности воссоединиться с рейхом.

— Кхе! — усмехнулся парень с кепкой. — Кому охота — пусть себе воссоединяется. Если нравится жить под надзором обера. Только никто не торопится, не слышно. И доктор Геббельс никого в Мюнхен вроде еще не пригласил…

— Верно говоришь, парень, — обратился к крестьянину Вайда. — Это не наши немцы к ним хотят, а сам «тысячелетний рейх» незваным гостем к нам норовит. Не представлял, что в нашем городе и окрестных селах столько мужчин, — добродушно усмехнулся Вайда. — Все казалось, одни отдыхающие…

За оцеплением солдат зафыркал мотор — прибыл комиссар.

— Приветствую, приветствую, панове, — кивал в обе стороны, отдавал честь, лихо вскидывая над кокардой два пальца.

На пороге обернулся к выстроившейся в шеренгу очереди:

— Пожалуйста, господа резервисты прошлого года и новобранцы… Технические специалисты.

Пока пропускали тех, кто был вызван, недоумевали — отчего эта выборочность? Через час вышел незнакомый прапорщик:

— Господа, прошу внимания! Просим резервистов прошлого года, только резервистов прошлого года. Новобранцы могут отправляться по домам. Только резервисты и специалисты-техники! Господа, соблюдаем порядок. Господа инженеры, вас попрошу в первую очередь…

Гофман решительно направился к крыльцу. Конечно, он не техник, но где это сказано, что на войне не нужны врачи?

— Какая же это мобилизация? — громко возмутился санаторный киномеханик. — Это же игра в бирюльки какие-то!

— Спокойствие, господа, спокойствие, — молодой прапорщик старался держаться солидно. — Напоминаю, Чехословацкая республика проводит всего лишь частичную мобилизацию с целью поддержания порядка на время выборов. Вам же известна обстановка в наших краях, господа! Речь идет только об одном призывном возрасте, о технических специалистах — государство сейчас вынуждено, с одной стороны, защищаться от лиц, распускающих слухи и распространяющих подрывные листы, а с другой — приводить в состояние готовности оборонные укрепления и технику. Это же понятно, разное может произойти, если… Поэтому перед нами стоит еще одна задача: не поддаваться на германские провокации, не сеять панику, чтобы не дать возможности нашим соседям расценить наши действия как недружественные. Поэтому, господа, час ранний, давайте расходиться, чтобы не создавать скученности, которая может быть воспринята определенными кругами как организованное выступление…

— Мягко вяжете, жестко носить! — Вайда поднял над головой руку. — Панове! Товарищи! Правительству, оказывается, нежелательно, чтобы мы защищались! Будем формировать отряды рабочей самообороны! Кто готов записаться в них, прошу ко мне!

Вайду обступили так плотно, что Гофман решил, что раньше он попадет к комиссару, чем в список рабочей дружины, и быстро поднялся на крыльцо.

— Доктор, вы свободны. Врачи, слава богу, пока не требуются. — Комиссар и Гофман хорошо знали друг друга. Гофман много лет лечил эту семью.

— Будет поздно, когда потребуются. Почему вы скрываете от людей, что военные действия уже ведутся германской стороной?

— А потому, что они ведутся германской, а не чешской стороной. Сколько у тебя детей? — Этот вопрос был уже обращен к призывнику. — Вы свободны, доктор…

— Но, пан комиссар, я имею боевой опыт! — Гофман уселся напротив комиссара, всем видом показывая, что уходить не намерен.

— Вот именно, — неохотно пробурчал тот. — И так не знаю, что делать с вашим боевым опытом, чтобы не нажить себе лишних неприятностей… И так всеми силами по старой дружбе прикрываю вас… Интербригадовцы больше не в моде. Иди, свободен, — это опять призывнику.

Когда за ним закрылась дверь, комиссар с укоризной посмотрел на Гофмана.

— Ладно, доктор, — тяжело вздохнул. — Ладно. Вам скажу. Как вам известно, месяц назад я гостил в Праге. Там в генштабе сидят мои приятели по офицерскому училищу. Была у нас братская годовщина с пирушкой. Ну что ж, это понятно, — добавил он оправдывающимся тоном и тут же без всякого перехода гаркнул в приоткрывшуюся дверь: — Погодите! Вызову! — И вот что, дорогой доктор Карел, я услышал от своих старых приятелей. Поначалу и в голове не укладывалось, а теперь… Что ж… Теперь прослеживается закономерность, — он нервозно повел плечами, — между тем, — кивнул в пространство, где должна, вероятно, находится Прага с правительством и парламентом, — и этим, — зло постучал пальцем по столу, — которое условно называется частичной мобилизацией. В общем, в армии не скрывают друг от друга, что Бенеш стремится с Гитлером спеться. Именно так! Наладить добрые отношения, уступить, чтобы на мирной почве обстановку разрядить. Только какая может быть мирная почва, если они оккупировали Аш? Или это мне, ротмистру, кажется, что они оккупировали — так мне в офицерском училище объясняли факт занятия противником части территории. А немцы всего-навсего в свой город вошли? Или я чего-то недопонимаю? — Он выразительно пожал плечами. — Ваши коммунистические проповедники говорят, что иначе и быть не может, если Батя, чьи ботинки и сапоги и мы с вами, и пол-Европы носит, в пае с Герингом самолетостроительные заводы в Германии и Польше держит. Значит, Батины самолеты на Прагу бомбы бросать будут?..

— Не допустят этого! — горячо возразил Гофман.

— Э… Вы только опыт боев имеете, — невесело посмеялся комиссар, — а я профессионал. — Он поник головой. — Армия наша недовольна, очень недовольна… Но мы же подчиняемся только приказу. А приказа нет. Вот что горько. Идите домой, доктор, вас больные ждут, меня призывники и все те, которым нужно объяснять, отчего это их, резервистов, при создавшемся положении за печкой держать предпочитают. Как вам, им не имею права объяснять, прощайте, пан. И в отряд к Вайде вступать не советую. С членами этих отрядов генлейновцы в первую очередь разделаются.

Всю ночь комиссара мучил — именно мучил! — мэр. Он требовал вообще мобилизацию в Янске-Лазне не проводить, ибо немецкое население «не поймет», ибо «возможны инциденты». А ротмистр кричал, что инциденты устраивают эти самые немцы, которые пляшут под дудку рейха и предателя Генлейна. Генлейн не предатель, а патриот, возражал мэр, патриот судетской автономии. А идея этой автономии, возможно, одна из сторон истины. Не станет же комиссар спорить, что у истины много сторон?

Комиссар давно подозревал, что мэр их города у Генлейна на окладе. Уж больно ретиво он просит соблюдать спокойствие — разумеется, в рамках правительственных указаний.

— Ну неужели вы, военный человек, — увещевал мэр, — не понимаете, что значит, когда город берет в руки оружие? Когда оружие в руки берет область, страна? А у нас и так достаточно людей с карабинами на перекрестках. Я немец, но штурмовиков я просто боюсь! Им достаточно, что я мэр чешского, а не германского города, чтобы сбросить меня в ущелье. И так орут, что в Чехословакии проливается немецкая кровь, и все семьдесят пять миллионов немцев поднимутся на ее защиту, а мобилизация и все, что делает сейчас в судорожном отчаянии Бенеш, только способствует тому. Берлин слушайте, ротмистр. И думайте, какая же будет страшная война, если только она начнется, если дать ей повод! Сразу — немецкие, французские, советские самолеты, одна бомба с которых может уничтожить деревню! Можно отдать любую цену, чтобы избежать этой войны. И вы, как человек благородный, ибо другого я не жду от вас, офицера… Все мероприятия, связанные с мобилизацией в нашем районе, сводите на нет.

— Да… — медленно проговорил комиссар, — я благородный человек, а значит, человек чувства долга, — с этим комиссар ушел от мэра, когда у призывного пункта уже толпились люди. «Я должен мобилизовать каждого пятого», — прикинул комиссар…

…Вайда по-деловому объяснял людям обстановку и задачи.

— Солнце уже освещает горы, нам это на руку, легче будет вышибить генлейновцев. Ясно, они сидят в тех лесах, — он махнул рукой в сторону границы. — Ждут, когда подоспеет вермахт. Эй, есть тут кто из Крконоше? Кто хорошо знает местность?

Вышли двое рослых парней, похожих друг на друга.

— Мы лесорубы братья Ежа, — сказал старший. — Крконоше знаем до последнего белкиного