— В моем доме не было журналистов! — выпалила Астор.

«Врет и не краснеет, — шепнул Дорну О’Брайн. — На Сент-Джеймской площади находилась добрая половина галереи прессы, могла бы помнить об этом».

— Господин Чемберлен был у меня по личному делу!

— По какому же личному делу мужчина с утра бывает у женщины? Как ты думаешь, Нэнси? — раздался издевательский голос престарелого Ллойд-Джорджа. Видно, лидер либералов решил поддержать рядового члена своей партии.

Вместо ответа леди Астор вскочила со своей скамьи и бросилась вон из зала заседаний.

Спикер вовсю звонил в свой колокольчик.

— Я не закончил, — выкрикивал Мандер, — но чтобы не утомлять палату, задам последний вопрос. Известно ли достопочтенному депутату Чемберлену о факте переговоров между Хорасом Вильсоном и чиновником министерства экономики рейха о безвозмездной передаче британской собственности, находящейся на территории Чехословакии, в германское владение в случае присоединения к рейху районов Чехословакии или всего этого государства в целом?

Чемберлен пришел в сильное замешательство.

— Ни официальными документами, ни официальными заявлениями на этот счет не располагаю. Разве достопочтенный депутат Мандер лучше меня знает, что делает мой советник? — попытался прикрыться ехидством Чемберлен.

Палата замерла, осмысливая всю значимость вопроса…

— А разве достопочтенный депутат Чем…

Мандера прервал колокольчик спикера.

— Депутат Мандер, вы уже задали последний вопрос. — Спикер понял, Чемберлена нужно выручать. — Запрос депутата Голдсмита!

— Наверное, пора, — подтолкнул Дорн О’Брайна. — Боюсь, он уйдет с Масариком. Когда я потребуюсь, дайте знак.

— Достану платок и проведу им по лбу. Вот так, — показал О’Брайн.

— Я давно чувствую закулисную возню, — сказал Масарик, — и несколько раз пытался раскрыть Бенешу глаза, но…

— Не я ли тому виной? — задумчиво спросил Дворник. — До некоторых пор я продолжал верить. Даже получив в руки план «Грюн» — оккупация Аша его подтверждение…

— Здесь пытаются удрать в кусты. И во Франции достаточно таких мошенников, — резко сказал Масарик. — Американцы тоже не отстают. Кеннеди пытался как-то меня убедить, что отказ от Судет в наших интересах. Вместо прежней возникнет новая, более сильная и сплоченная Чехословакия. Оригинально, не правда ли? — Масарик поднялся, завидев Кадогана.

К Дворнику тут же подошел О’Брайн.

— Объясните, ради бога, профессор, как с точки зрения теологии: человек может одновременно существовать в двух ипостасях? Я вынужден спрашивать себя со страстью принца Датского: я был или не был сегодня утром на завтраке у леди Астор? Я там был, а меня уверяют на высоком парламентском уровне, что мне только показалось. Так как, профессор, можно не заметить отделение астрального тела от своей персоны и даже не чихнуть при этом?

Дворник молча выслушал О’Брайна, понимая, что тот хочет ему подтвердить сакраментальное чемберленовское — «Я не возражаю против аннексии Судет».

О’Брайн поймал его затравленный взгляд и осекся:

— Я говорил вам — единственное, что вы можете посоветовать в данной обстановке вашему премьеру, это немедленно телеграфировать в Москву и говорить «пора». По пакту Сталин ждет просьбы чехословацкого правительства. Но чего ждет Бенеш? Когда немцы займут Прагу? Когда Чемберлен, сердечно согласный с Даладье, разрешит Гитлеру уничтожить вашу страну? Проще ждать собственной смерти — мы всю жизнь ее ждем. Но зачем же насильственно умерщвлять свой народ? Господь против самоубийства, профессор теологии Дворник, напоминаю вам!

— Слушайте, что вы от меня хотите? Я уже говорил, кажется, я не желаю иметь с вами дела. Вы провокатор!

— Модное слово… Если я провокатор, как назвать господина премьер-министра? Как назвать господ Боннэ и Даладье? Вам не кажется, профессор, что они относятся к вашему президенту не как к главе государства, а как к вождю какого-то беспокойного колониального племени? Как к дикарю, действия которого необходимо контролировать? Которому необходимо навязывать свой образ мыслей, поскольку у него нет свободы решений белого человека? Я уже не вижу даже попыток соблюсти хотя бы видимость дипломатической вежливости. Разве это достойно политиков, глав ведущих европейских государств? Вы еще не думали об этом, профессор? В таком случае, предлагаю вам сделать это вместе со мной и моим другом Дорном.

— Вы действительно слышали эту фразу премьера — «Я не возражаю против аннексии Судет»? — спросил Дворник, впервые заглянув в глаза О’Брайна.

— Так же, как я слышу ваш вопрос.

— В таком случае, еще один: ваш друг Дорн, кто он?

— Да как вам сказать. — Дворник почувствовал, что журналист решает про себя, вправе ли он распорядиться чужой тайной. — Мой друг Дорн… В принципе это громко сказано. Мы не друзья. И вероятно, не единомышленники. Но на данный момент наши цели совпадают, а эти цели сведены лишь к одному: не дать обмануть тех, кто действительно стремится к миру, пустыми разглагольствованиями за кливденским табльдотом. Не дать, если хотите, подменить дело мира болтовней о мире. Это разные вещи. Которых, к сожалению, не учли, когда речь шла о Рейнской зоне и об Австрии… Вот, пожалуй, как можно ответить на вопрос, кто такой Дорн. Если не ошибаюсь, бывший канцлер Австрийской республики Курт Шушниг — не посторонний человек, вероятно, вас серьевно тревожить его судьба и нынешнее положение заключенного Дахау, не так ли?

— Да, вы не ошибаетесь, — твердо сказал Дворник.

— В таком случае, вы, вероятно, обратили внимание на публикации показаний одного из убийц канцлера Дольфуса. Есть все основания считать, что эта публикация остановила желание Гитлера судить Шушнига…

— Я сожалел об этом. Открытый суд поставил бы все на свои места.

— Но не нацистский суд, профессор. И я клянусь, я клянусь этими святыми покровителями Великобритании. — О’Брайн указал на цветные витражи с изображениями святых Георга, Андрея, Патрика и Давида. — Этот суд нашел бы формулировки, уничтожающие Шушнига как политика и позволяющие уничтожить его как человека. Мы спасли Шушнигу жизнь — я и Дорн. И теперь совершенно ясно, Шушниг — жертва, а вовсе не политический преступник, как его хотели бы представить в Берлине. Более того, показания Планетты раскрыли механику истинного преступления — расправы нацистов с целым народом. А помог появиться этим разоблачениям именно Дорн. Вот кто этот человек. И без Дорна, наконец, вы никогда бы не получили плана «Грюн»…

Дворник был потрясен. Вспомнилось такое милое лицо Ингрид… И ее последние слова: «Я верю в Чехословакию и верю в ее истинных друзей…»

— И теперь Дорн хочет, чтобы Бенеш связался с Москвой? — Дворник усмехнулся. — Вы здравомыслящий человек, О’Брайн? А не могу ли я думать, что все ото лишь очередная игра, достаточно тонко обставленная?

— Дорогой профессор, любую рубашку можно вывернуть наизнанку. — О’Брайн достал из брючного кармана носовой платок и несколько раз, словно в замешательстве, провел им по лбу.

Дворнику показалось, Дорн возник за его спиной так же внезапно, как тогда в саду леди Астор, у пруда с рыбками.

— Здравствуйте, профессор. — Дорн сел рядом, туда, где только что сидел Ян Масарик. — Не надо смотреть на меня как на кентерберийское привидение. Я хочу помочь вам. Я предлагаю вам найти возможность и прослушать вот эту магнитофонную ленту. С участниками беседы вы знакомы, узнаете их голоса, это Черчилль, человек, настроенный антинацистски, и Генлейн, апологет нацизма. Беседа, однако, вполне дружеская. Не знаю, поймете ли вы меня, но Англия и Франция всегда будут для Гитлера