Треск. Летит наземь выбитая медная решетка. Из оконца высовывается лохматая истошно орущая голова.
– Пощади-и-и!
Багрей взмахивает саблей, голова падает на землю.
В избе – дикий, отчаянный рев. Разбойники, задыхаясь в дыму, суются в оконца. Молча сверкают саблями атаман, Ермила Одноух, Левка Рябец.
Вскоре все было кончено.
В доранье вышли из избы и потащили сундук. Тащили лесом – версту, две, десять… Поупарились. Вскоре лес поредел, раздвинулся, и показалось болото.
– Куды ж дале? – недоуменно глянул на атамана Левка. – Где твой скит?
– Середь болот. С версту пройдем – и островок покажется.
– Да куды ж в экие трясины! – ахнул Рябец. – И сами загинем, и казну утопим.
– Не утопим. Тропку ведаю. Ступайте за мной.
Багрей пошел с орясиной впереди, за ним, таща на
носилках сундук, Ерема и Рябец. Шли неторопко и сторожко. Вокруг страшно булькали, ухали и бормотали лешачьи зыбуны. Ерема и Левка шептали молитвы. И когда ж только кончится это треклятое болотище! Вечер скоро, а болоту нет конца и края. Худое, пропащее место!
Остановились передохнуть. Багрей, кивнув на редкий чахлый осинник, протянул Левке саблю.
– Выруби-ка мне орясину подоле. У меня, вишь, сломалась.
Рябец сделал три шага к осиннику и тотчас ухнул по пояс в зыбун. Попытался вытянуть ноги, но ушел в трясину по грудь. Заорал:
– Кинь кушак!
Ермила сделал было шажок к Левке, но Багрей остановил повелительным окриком:
– Стоять!
Рябец побелел, срываясь на визг, завопил:
– У топну же! Киньте кушак! Спасите!
Багрей недобро скривил рот.
– Прощай, Левушка. Нешто бы я тебе, псу цепному, казны отвалил? Подыхай, хе.
– Иуда! – бешено, исступленно выкрикнул Левка и швырнул в Багрея саблю.
Багрей уклонился, а Рябец ушел к диву болотному. Ермила смуро молвил:
– Такого уговора, кажись, не было, атаман.
– Не жалей… не жалей, Ермила. Теперь вся казна наша. Плюнь на Левку. Глянь, какое богатство. После бога – деньги первые. Грехи ж замолим, хе. С деньгой и попа купим, и бога обманем.
– А как дале-то без Левки пойдем? Загинем! – растерянно оглянулся вокруг Ермила.
– Не пуж amp;йсь, – ухмыльнулся Багрей. – Почитай, до места пришли. За сим кустовьем островок поглянется. Веселей, Ермила!
И перелета стрелы не прошли, как показался островок.
– Слава тебе, владыка небесный! – возрадовался Одноух. – Экое чудо… Лесок, избушка. Надо ж куды забрался отшельник. Ну и ну!
С отшельником Назарием Багрей повстречался два года назад. Как-то увидели на лесной тропе старца – дряхлого, согбенного, с серебряной бородой до пояса. Подивились:
– Как в наши дебри угодил, старче? Сюды лишь токмо медведи забредают, да и те опасаются, хо-хо!
Старец, подслеповато прищурясь, оглядел ватагу, смекнул:
– Никак, лихие.
– Угадал, старче. Не хошь ли винца?
– Сие питие греховно, не угодно богу, – нахмурился старец.
– Вот те на! – загоготали разбойники. – А мы век пьем и не ведаем. Пропадай наши головушки!
Багрей (и что вдруг на него накатило) позвал старца на свой стан. Лихие переглянулись: чужим людям на стан путь заказан. Атаман успокоил:
– Ниче, ниче, ребятушки. На очи тряпицу накинем.
Старец ничему не противился был покойным и отрешенным. Придя на стан, Багрей приказал щедро накормить странника, но тот, глянув на мясные яства, от застолья отказался.
– Все оное не от бога. Да и говею я ныне.
– Так-так, старче, – крякнул Багрей. – А не поведаешь ли, как звать тебя и куда путь держишь.
Старец не отозвался, погруженный в свои думы.
– Аль тайну какую держишь?
– Не держу, сыне. Тайны да умыслы лишь в греховном миру имел. Но когда то было… Много лет живу отшельником в пустыне. Зовут же меня Назарием. Ныне пробираюсь из града Ростова Великого. Дни мои сочтены, сыне. Сходил пред скончанием помолиться святым чудотворцам. Помру со спокоем. Седмица мне осталась.
– А далече ли скит твой, Назарий?
– День пути, сыне. Но к нему нет ходу ни пешему, ни конному. Стоит скит середь болот непролазных.
– А как же сам ходишь?
– Тропку ведаю, сыне.
– Так-так, – вновь протянул Багрей. – Середь болот, речешь… Ни конному, ни пешему… Дозволь проводить тебя, Назарий?
– Сам о том хотел попросить, сыне. Смерть за спиной стоит. Похоронил бы меня по-божески. Я ж за твои грехи помолюсь.
– Добро, старче.
Когда шли через болота до островка, Багрей оставлял вдоль потаенной тропки многочисленные пометы.
Старец преставился через пять дней.
Сундук дотащили до самого скита. Ермила устало привалился к темному замшелому срубу, молвил:
– Сюда и леший не заберется.
– Надежное местечко, хе, – довольно кивнул Багрей, скользнув по Ермиле острыми прищуренными глазами. – Надежное.
Одноух насторожился: прищуренный взгляд Багрея не предвещал ничего доброго. Да вон и рука к сабле потянулась.
– Ты чего? – похолодел Одноух.
– Не пужайсь, есаул, – крикливо ухмыльнулся Багрей. – Нужен ты мне… Нам еще с тобой не одно сопутье торить. Один ты у меня остался. Не пужайсь!
– А что с казной? – глядя на атамана недоверчивыми глазами, спросил Одноух.
– Казну покуда в ските оставим. Сами же на Москву подадимся. Буде по волчьи жить. Пора и нам поцарствовать, хе.
– Без казны? Хороши цари.
– С деньгой придем… Возьмем покуда по полтыщи рублен. То мошна немалая 50. И на вино, и на девок, и на боярские шубы хватит. Живи да радуйся.
Мамон, убив тиуна князя Телятевского, раз и навсегда порешил: скрыться в лесах под другим именем. Никто не должен знать о Мамоне и его прежней жизни. Ныне для всех он разбойник Багрей, прибежавший в подмосковные леса из-за далекого Камня 51. Лихим сказал:
– Был в казаках у купцов Строгановых. (Он и в самом деле помышлял когда-то за Камень уйти.) Приказчикам не приглянулся. Так одного саблей изрубил, другого своими руками задушил. (Пусть, пусть разбойнички Багрея боятся.) Ныне злоба у меня на купчишек. Походит по их головушкам сабелька.
Лихие рассказу поверили.
Багрей, еще раз зорко глянув на есаула, тяжело и неторопко зашагал вдоль скита.